Михаил Санаров

ТАКИЕ МЫ: рассказы, повести. 2011 г.

В издание вошли книги: «Ядовитая проза», «Танго со смертью», «Тропа дьявола», «Love@mail.ru». Включены и новые повести: «Ян Лукша», «Такие мы», цикл рассказов жизнелюбие и другие.

Обратимся к изображению на обложке: межа эпох (между советской и рыночной) поделила нас прежних на преуспевающих (верхние, меньшие, гладкий шрифт) и выживающих (нижние, большие, корявый шрифт), но дается перспектива, что и для этой категории взойдет солнце.

Так какие же мы??? Для одних нас, как говорит один из сильных мира сего:  «– Теперь, бля, и бог схвачен…» Кинутый приватизацией поясняет: « – Все они (новые русские) были чьими-то сыновьями, братьями, сватами, корешами – наследниками той системы. Я же был её пасынок и изгой теперь». И далее продолжает он: «– Мы стали более свободными, более естественными, более поедающими друг друга. Хочется кричать: Очнись, мир! Остановитесь, люди!»

Но не будем видеть только черное. В книге достаточно персонажей одержимых, предприимчивых, не изменяющих нравственным идеалам, любящих в свой предсмертный час.

Давайте посмотрим на мир глазами еще одной героини: «Солнечный свет настолько ярко разлился по нежно-зеленой травке, что делал ее какой-то райской, а листья клена, едва касаясь растительности, горели волшебными фонариками. Эти фонарики осветили и саму душу Егоровны, она увидела свою самую красивую осень.

Жизнь прекрасна!»

Такие жизнелюбы и больной раком Брадов, и выпивающий для удовольствия Кузьмич, строитель Богдан и студентка, ставшая ночью женщиной…

Так все таки, какие мы? – а такие же, дорогие читатели, как все мы.

НЕБО ДЛЯ ПОЛЕТА

Один день из жизни N-ского авиаполка

Если вглядеться в ледяной узор бокового стекла автобуса, то можно увидеть коробки жилых домов, стрелокрылые самолеты, а то и принять морозное кружево за сетку, по которой определяют азимут и дальность. А в переднем все по-настоящему: снежный лес, ведущая на аэродром дорога…

– Так ведь, товарищ майор, за пятнадцать сбитых фрицев давали Героя, – дочитав в окружной газете статью, с недоумением посмотрел на Шкляра Алексей. – А у вас их семнадцать…

– На войне как на войне – столько всякого было, историки по сей день разбираются. Этот бой у меня закончился вынужденной посадкой на чужой территории. Прошу прощения, какая она чужая – наша! – только оккупированной была, – поправился майор. Продолжил: – После выхода из окружения долго не разбирались – отправили в тыл, инструктором в летное училище. Правда, повоевать еще довелось, когда на фронт посылали стажироваться. Да только оперишься, войдешь в строй – отзовут назад. К следующей стажировке боевые навыки утрачиваются. Зато в первых же боях в такие переделки попадал… раз с парашютом приземлился, в другой, после тарана, сел на нейтральной полосе. А наши возьми да отступи, и чтобы самолет врагу не достался, сам же сжег его.

Показался «высотный» домик. Вообще-то он одноэтажный, в нем летчики готовятся к вылетам, отдыхают, там хранятся высотные  костюмы – отсюда и название такое. И сам домик, и его кабинеты, и классы с развешанными на стенах полетными картами, схемами, графиками, приказами –  все сейчас казалось Басаргину таким близким, таким родным после года разлуки со своей профессией – разлуки из-за болезни, которую он победил.

Проводя медосмотр, врач полка проверил у Алексея температуру, пульс. Измеряя давление, бросил:

– Соскучился по небу?

– Еще бы!

– Ночью как спал?.. Что-нибудь тревожит?

– Отлично. Жалоб нет, – с готовностью ответил Алексей.

Врач прослушал его, поднес ватку к носу: не заложен ли? Занес результат осмотра в медицинскую книжку, написал: «К полетам допускается».

После предполетной подготовки Алексей направился к самолетной стоянке. Над бетонными плитами струилась поземка, исчезая где-то за аэродромом. Подчиняясь единому «нерву» летной смены, завращались, закивали антенны радиолокаторов. С шипением и посвистыванием пробудившиеся  турбины наполнили воздух громом. Взлетел первый истребитель…

Когда стоянка опустела, Алексей поднялся по лестнице на крышу домика, где несколько летчиков в унтах, синих утепленных брюках, в куртках на молниях, с меховыми воротниками и в шлемофонах, стекла которых напоминают глаза стрекоз, наблюдали за шедшим на посадку самолетом.

«Рановато еще выравнивать-то… – как бы тоже сажая истребитель, определил Алексей. – Так и есть – перелет!» Говорят, настоящий летчик посадку чувствует задом, мол, он у него весь в посадочных знаках. Доля истины в этом есть. А прочувствовал десять чужих посадок – одна твоя! И Алексей не пренебрегал этим старым, проверенным методом. «Ишь ты, расхрабрился на земле-то», – не сводил он взгляда с истребителя, сруливающего на высокой скорости с полосы. Насторожился. Интуиция не подвела. Самолет вдруг обмяк, подмяв под себя колеса, со скрежетом проехал брюхом по бетону. «Наверняка в спешке вместо щитков убрал шасси».

Полеты были прерваны. Командир полка Иванов собрал летчиков в классе на разбор происшествия.

– Этого б не произошло, товарищ полковник, если бы садившийся за мной не ушел на второй круг, – выкручивался Васильченко. – Расстроился за парня и оглянулся посмотреть, что у него там не получилось…

– Найди мужество отвечать за себя, – перебил командир полка. – Мы же летчики, а наша работа малодушия и трусости не терпит. Сегодняшнее происшествие случилось только из-за лихачества пилота. Кстати, Васильченко, подобное уже с тобой было в прошлом году, когда до приземления выпустил тормозной парашют, едва избежали катастрофы. Предлагаю задуматься и самому принять решение о дальнейшей летной работе.

– Я уже, товарищ полковник, все передумал по этому поводу. Еще раз повторится что-либо такое, тогда и…

– Нет, лейтенант, третьего раза в авиации уже не ждут..

Не любит небо легкого отношения к себе. Уже будучи военным летчиком, Алексей понял: небо пилота вовсе не такое романтичное, каким рисовалось в юности, оно стало для него трудовым, мозолистым. Порой, когда зазубривал инструкции, до автоматизма отрабатывал пилотирование на тренажере, а в воздухе не все получалось, и его ругали, наказывали, так и бросил бы шлемофон, скрылся б в бункере штурманом наведения. Но не бросить – летчику-то, да в кроты? – потеряешь что-то особое, мужественное. И держала еще сила, в которой было нечто вдохновенное, свершающееся, как сказал один поэт, «восторг упорства… И подвиг воли завершен…».

В высотном кабинете Алексей надел шлемофон, захватил с собой кис- лородную маску. Командира полка он нашел в курилке. Взял под козырек:

– Товарищ полковник, капитан Басаргин к полету готов!

Они отошли в сторонку, определили порядок выполнения задания. Иванов взглянул на часы:

– Пошли!

Техник доложил о готовности самолета к полету. Иванов занял место в задней кабине. Поднявшись по стремянке, Алексей сел в кресло катапульты. Задержал взгляд на приборной доске, смотря на авиагоризонт, вариометр, указатели высоты, скорости и другие многочисленные приборы, тумблеры, краны. Подал технику команду: «От двигателей!». После их запуска он вырулил на взлетную полосу.

Эфир наполнен командами, докладами находящихся в воздухе летчиков.

– Щит, я 112-й, задание выполнил, разрешите посадку, – запросил Шкляр.

– Счастливой посадки, 112-й, – нарушив уставный радиообмен, руководитель полетов пожелал: – Пусть она станет венцом того дела, которому посвятил жизнь. Огромное тебе спасибо, дорогой товарищ, за защиту Родины!

– Служу Советскому Союзу!

Выждав секунды три, Алексей нажал на кнопку «радио»:

– Щит, я 105-й, разрешите взлет.

– 105-й, я Щит, взлет разрешаю.

Двигатели с грохотом набрали обороты, самолет сорвался с места. Алексей включил форсаж и тут же ощутил два почти одновременных толчка. Извергающаяся из сопл сила подхватила машину. Пилота прижало к креслу. Истребитель, набрав скорость, оторвался от земли. Алексей убрал шасси и взял ручку на себя. Самолет, увеличивая угол атаки, устремился ввысь, в беспредельное небо. В небо поэзии авиатора, а она у него своя: все же случается ему любоваться голубизной, сгущающейся до синевы, когда под пение турбин «полмира проплывает под крылом, полглобуса – локаторное небо», и ты ныряешь в пенящуюся облачность, снижаешься до самой малой высоты, и земля превращается в широкую транспортерную ленту, навстречу несутся леса, поля, мелькают селения, озера, скрещиваются линии дорог и рек… Иногда тебе удается первому увидеть с высоты восход солнца или проводить его последним. А пылающие, неповторимые в своей красоте зори?! А ночное царство мерцающих звезд?! И ты чувствуешь себя восторженно – по-настоящему счастливым!

СЕМЬЯ

Из преданий старины

        Лежит детина на полатях, тужит, что уже не только все зарубки, но и сам косяк перерос. Покручивает усы, загадывает:

«Женюсь вот – жинку рядом положу, – и отодвинулся от стены. – Родится сын, и ему тоже будет место здесь», – еще отодвинулся.

Далее задачливого разбирает:

«И дочь тут же уложим, – снова передвинулся. – Мужиков в доме надобно поболе…».

Было еще пододвинулся – да полати  кончились. Шмякнулся об пол.

– Своя теснота…

КАЗАЦКАЯ НЕПОГРЕШИМОСТЬ

Быль

     Под покровом ночи хмельной казак в обнимку с девкой-ягодкой добрался по заснеженной улице до своей хаты. Бывало, и ранее возвращался он навеселе, и жинка не пускала его дальше сеней. Думая, что она опять заперлась, провел гуляка девку в чулан (не возвращаться же ей по метели на свой хутор).

Разобрала ночью грешников страсть, да мешает страх – уж больно хозяйка боевых нравов, не приведи господь, если проснется! Всю ночь таились, дышать боялись. Под утро проводил проказник до околицы блудницу и бегом назад: успеть бы притвориться спящим под порогом. В сенях он заметил: дверь в хату приоткрыта.

Заглянул внутрь казак, а там пусто – жена-то дома не ночевала…

БИЛЕТИКИ В КИНО

И разные- и одинаковые

Поджидая у окошечка кассира, я стоял, опершись о гранитный выступ и рассматривал цветную роспись стен. Лучезарно струящийся из высоких окон свет, лепка на своде с сочными виноградными гроздьями и мраморные колонны, увенчанные лаврами, пробуждали во мне что-то безвозвратное,  сокровенное…
Мое внимание привлекли юноша с девушкой, стоящие вверху, на галерее, соединявшей этажи старого и нового корпусов банка. Перебрасываясьмеж собой словами, они не спешили разойтись. Мне тоже почему-то захотелось очутиться за деревянными резными перилами рядом с ними.

Продолжая наблюдать за молодыми людьми, я невольно почувствовал, что нас разделяет время. Я, отвергающий джинсы в обтяжку, батники, крос-совки, отношусь к прошедшей эпохе, а они, не понимающие строгой одежды с наглаженными стрелками, – современное поколение.

Юноша что-то рассказывал, улыбался, поднимал на девушку глаза и краснел. Она отвечала ему тем же. А когда они краснели и улыбались вместе, играя, отнимали друг у друга какие-то синенькие квитки, как мне показалось, договаривались о встрече, в нас проявилось общее – я и они влюблялись одинаково. Внутри у меня сладко защемило, и я уже не чувствовал между нами разницы – в них ожила моя молодость!

– Что, делать больше нечего?! – вдруг нарушил тишину женский голос из кабины. – Вылупились, красавчики!..

За стеклянным окошечком я увидел немолодую женщину. От негодования ее глаза округлились, лоб покрылся красными пятнами, губастый в помаде рот вытягивался то в вертикальное, то в горизонтальное «О».

Когда она перестала кричать и принялась перелистывать потрепанные листы учетной книги, я беспокойно посмотрел на галерею. Молодых людей на ней уже не было. Помятые и разорванные на полу лежали билетики в кино.

– Зачем вы так?! – с болью, будто все произошло со мной, спросил я крикунью.

– А-а… – отмахнулась она и, достав из сумочки зеркальце, помаду, еще жирнее накрасила губы.

СОВРЕМЕННАЯ СКАЗКА

Такая уж правда

– Не хочу-у-у в са-а-адик, – всхлипывая, размазала кулаками слезы по красным щекам  пятилетняя  Ира. – Ра-а-асскажи сказку, тогда пойду.

– В некотором царстве, в некотором государстве, – кормя на кухне семью завтраком и одевая дочь, начала мать, – за семью морями, за семью…

– Не-е  хо-о-очу  про царства и моря! – выгнулась, стоя  на стуле, Ира.

– Мать, у нас имеется в доме соль?! – морщась от дочернего плача, с трудом соображал отец, что дальше делать с очищенным яйцом.

– А это что?! – ткнула жена солонку под нос мужу и бросилась задувать сбежавшее  молоко.  Вернувшись  к  дочери,  стала надевать  ей  платьице. – Жили-были…

– Мам, какие мне учебники взять? – поднялся из-за стола сын.

– Читать тебя уже научили – открой дневник  и  посмотри,  –  ответила мать и заметила непорядок в форме, преградила ему путь ногой. – А ну застегни брюки на все пуговицы!.. Жили-были…

– Не-е-е люблю про жили-были! – затопала ногами Ира.

– Давай два червонца на обед, и я пошел, – сказал у порога муж.

– Обойдешься и одним! – отсчитала жена мелочью рублей пятнадцать и взглянула на часы: самой ей уже не успеть позавтракать. Торопясь, она взялась вплетать голосившей дочери банты. – Родилась у одной женщины в тюльпане хорошенькая девочка…

– А на сигареты и пиво?! – перебил муж.

– Зарабатывай, чтобы хватало, тогда и проси! – отрезала  жена. Наказала: – После работы никаких друзей – сходишь на родительское собрание, – и продолжила: – Девочка была такая крошечная.

– Тебе до школы ближе.

– Не за тридевять земель и от твоей  работы, должна ведь когда-то увидеть учительница, что у сына имеется отец. Не фыркай, не фыркай, не тебе рыскать по магазинам и торчать в очередях… Девочка была такая крошечная, всего с дюйм, поэтому женщина назвала ее Дюймовочкой…

– Не надо про Дюймовку! – воспротивилась Ира. – Страшную расскажи!..

– Идет по лесу Красная Шапочка, несет больной бабушке в корзине пирожки. Встречает ее серый волк: «Я съем тебя!»  – говорит…

– И-и-и не боязно. Е-е-ему распорют живот и Красная Шапочка с бабушкой выйдут…

– Росла у одних родителей противная-препротивная дочь, она так не хотела ходить в садик, – с яростью принялась сочинять мать. – Отнесли тогда непослушницу в темные леса, в топкие болота и отдали злющей-презлющей лахудре…

– Но-о-овейшую!.. – ревя, стянула до колен колготки Ира.

– Может, виртуальную еще тебе?!.. – не прокричала, а прорычала взбешенная мать. – А знаешь, кто я?! – и озверело надвинулась на дочь непричесанной головой: – Я лахудра! Я съела твою мать, а сама превратилась в нее. Сейчас и тебя съем!..

Зажмурившись и по-рыбьи хватая ртом воздух, Ира обморочно повалилась со стула…

КОНФЛИКТ

Грустная история

        Жизнь Ефима Афанасьевича в последние годы напоминала тихое движение парома, приближающегося к берегу. Незаметно  подкрадывался  пен-

сионный возраст. Все становилось обыденным. Взрослые дети не докучали. Жена была уже не столь строптива и почти не ссорилась с ним, а в последнее время частенько рассказывала о соседе. Тот все чудил. Бывало,   приходил за солью в белой до пят ночной рубашке и шапочке с кисточкой, а то приносил фрукты прямо за пазухой. Соседство с таким оригиналом задевало самолюбие Ефима Афанасьевича. Сам он на подобное уже не способен: чем могла блеснуть его молодость, старость этого не повторит.

День для Ефима Афанасьевича начинался со стакана кефира (сразу желудок завтраком не отягощал). На работу он являлся рано, однако к концу дня заметно уставал. Тогда он брал газету, и сотрудники бюро затихали, предвкушая потеху. Через некоторое время такой момент наступал. Ефима Афанасьевича клонило в сон, газета из рук падала. Он просил приготовить ему стакан чая. Однако это не спасало, и он, продолжая клевать носом, обливал себя кипятком. А в последний раз так обжегся, что, подскочив, прыгал то на одной, то на другой ноге. Такие бесплатные концерты сотрудники называли аутогенными отключениями. От расстройства Ефим Афанасьевич надевал халат и уходил в термоцех. Там он наблюдал за работой термистов, точнее, смотрел на раскаленный металл, с шипением погружающийся в колодец с водой.

«Нырнуть бы туда – и не такой уж постный, однообразный…» – и Ефим Афанасьевич вспоминал, как жена, еще будучи невестой, просила его остудить свой пыл в холодном  фонтане, обещая  за это любовь, а за нее он был способен на все! Но сейчас ему остужать было нечего – вся кипучесть отдана: она пульсировала в детях, во внедренных им заводских энергосистемах. Да и подобному трюку мешала его закрепощенность: слишком  стал стандартным – хоть ставь штамп ОТК! А главное, такой юмор казался  глупым. Придумать более тонкое озорство ум не позволял: уже не настолько остер и изобретателен. И Ефим Афанасьевич незаметно проникал в кладовку. Закрывшись, он усаживался в старое потертое кресло, придвинутое к отопительной батарее. Мысли возвращались домой. Спокойствие жены казалось подозрительным, на ум приходило сравнение с затаившимся львом, с которым у нее появилось и внешнее сходство в фигуре, особенно, когда она останавливалась и облокачивалась на стол: глянешь эдак на нее со спины; вместо талии теперь телеса, стала широколопатистой – ну чистый лев! «Да, время беспощадно, лишило и ее привлекательности, а все туда же, рассказывает про соседа…».

Стекло у боковой стены отражало ссутулившийся профиль Ефима Афанасьевича, его голова клонилась, подбородок сливался с шеей, обвисая складками, тепло батареи усыпляло его.

Топот ног окончивших работу термистов будил Ефима Афанасьевича. Дома жена кормила его ужином. Он смотрел телевизор, выпивал стакан кефира, и день заканчивался.

Но однажды, случилось это во вторую смену, он проспал в кладовке до утра. И словно на грех в термоцехе что-то отключилось, его  искали,  посылали за ним домой. Ездившая сотрудница при встрече с женой была необычайно удивлена: «А он, оказывается, еще и …». Шофер же, сопровождавший ее, искренне посочувствовал Ефиму Афанасьевичу: «Выдали мужика, достанется теперь ему от жены: вон как она взбесилась от ревности-то…».

НАВОРОТ

От нечего делать

      Кто его знает, где и почему не от мира сего: ни рыба, ни мясо, ни конь – сам с усам, себе на уме коммунист-монархист, артист погорелого театра, романтик, трагик и пьяница, хохочет и ревет, после похмелья с чертями Богу молится.

ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ

В сельском варианте

Молодая учительница оставила не выучившего урок школьника после занятий. Обратилась к нему с вопросом:

– Почему когда ждут на берегу моря мачтовое судно, то вначале видят парус?

Подумав, тот ответил:

– Когда мой брат Вова возвращается с работы домой, то я его сначала вижу по пояс, потому что на нем рубашка тоже белая.

– А если выпадет снег, ты также увидишь на Володе белую рубашку?

– Он зимой дубленку носит, с такими медными пуговицами, только нараспашку…

– А это он играет на гитаре и поет в ансамбле? – уточнила учительница.

– Он, он, – загорелись тюльпанами щеки школьника, – он у нас мастер на все руки, а сильный: на спор «мазовский» коленвал поднимает…

– А он тоже не знает, что Земля круглая?

– Что вы, он даже глобус купил… про каждый ваш урок все выпытывает…

Учительница зачем-то поправила и без того аккуратно уложенные волосы, ее лицо зарделось весенним светом. Открыв дневник школьника, она поставила пятерку с восклицательным знаком.

ПРОДВИНУТЫЕ

«Здравствуй, племя младое, незнакомое…»

– Черепа дома? – спросила о родителях двенадцатилетняя Софи.

– Бросили  кости  в  филармонию,  на  Бабкину…  –  ответил  Майкл, помогая сестре снять дубленку.

– Отстой! – резюмировала та.

– Галимый! – подтвердил погодок с прической «ирокез».

– Сегодня утром раскрутила бетмана (что на ее сленге означало «батю») на Гарри Потера, – достала Софи из сумочки книжку. – Супер!..

– А я, прикинь, развел maman на татушек, – тоже похвалился компакт-диском Майкл, ткнув пальцем в плеер, что висел на шее. – Прешься?

– Меня больше колбасят Rammstein, Kurt Nilsen…

– Чуваки бомбовские…

Диалог подростков прервал телефонный звонок.

Изображая робота, бритоголовая Софи подняла трубку.

«Мне бы Ивана Васильевича или Марию Петровну…» – попросила женщина кого-либо из родителей.

Пожав плечами, сестра протянула трубку брату.

– А кто это такие? – тоже не понял Майкл.

СОЧУВСТВУЮЩИЕ

Солидарность

Как-то утром произошла стычка меж собак. Наш Полкан, за кражу кости, цапнул Шалку. Сосед Гриша хотел сначала поохотиться в одиночку, но Любаха, хоть и понимала, что собака пострадала по делу, однако уговорила мужа взять ее с собой. Вечером они вернулись из леса. Полкан спал на траве. И Шалка приняла стойку, призывая хозяина выстрелить в лежащего пса, как бы в лесного зверя…

Вскоре и Любаха напрокудила с одним завербованным в совхозном амбаре. Когда оскорбленный муж разводился с ней, злосчастное строение сгорело. Изменница обвинила Гришу в поджоге амбара. Шалка же, приразъезде бывших супругов, предпочла остаться с грешницей.

КАЖДОМУ – СВОЕ

Свои устои

       Тетя Нюся, подоив корову, вынесла ей пойло. Тут же появился чужой поросенок Борька. Закружил вокруг хозяйских лаек, поглядывая на ведро. Малинка, не то чтобы важничала или пила вальяжно, однако не без удовольствия, как бы с чувством, с толком, с расстановкой… Когда она подымала морду, Борька обманной запятой крался к ведру, но лайки свирепо наскакивали на него, и, поросенок получив от них, с визгом отскакивал и снова косил: одним глазом – на собак, другим – на ведро. Так повторялось, пока сытая после выпаса корова не ушла прочь, оставив пойло недопитым.

Лайки даже не попробовали остаток – не по  их  вкусу.  Наглый  Борька пулей к ведру, но был перехвачен собаками. Лай и визг повторялись. Я даже подумал, что уже идет озорство, как у нас в детстве, когда одни пионеры по вечерам патрулировали улицы, а другие на них нападали. Однако ошибся: сделавшись городским, мало стал знать манеры животных. Сроду не догадался бы, что Малинка вернется.

СЛУЧАЙ

Двуличие

       Прошлым летом я шабашил: строили одному водителю-дальнобойщику гараж. У него была огромная овчарка по кличке Ирма. Когда хозяин сажал ее на цепь, чтобы мы могли носить кирпичи, песок и прочие стройматериалы вдоль стены дома, она с бешеным лаем кидалась на нас. Казалось, что проволока вот-вот не выдержит и тогда нам мало не покажется…

Андрей – сорокалетний хозяин, после общения с нами заводил свою «фуру» и уезжал. Во дворе оставались жена, с нею годов шестнадцати и четырнадцати сыновья и дочка – дошкольница. Ирма уже не была столь агрессивной: лаяла на нас с меньшим усердием, добегала на цепи только до середины проволоки и возвращалась назад. И мы работали с меньшей опаской.

Бывали такие моменты, когда во дворе не оказывалось ни хозяйки, ни детей. И овчарка от нас забивалась в будку. Даже казалось, что сама поскуливает от страха. Обедая, мы давали ей чуть ли не с рук колбасу, наливали в миску молоко. Кто-то даже погладил ее…

– Напрасно вы так доверяетесь, – предупредил дед, сосед Андрея. – Она еще та…

Мы расположились на травке в тени абрикоса. И не ошиблись в ожидаемом предостережении насчет Ирмы.

– У Андрея это вторая жена, сыновья не ее – от первой. Лет пять назад он жил в многоквартирном доме. Работал также дальнобойщиком. Ну и, как водится, бывал в разъездах. Ту жену я не видел, не знаю, какая она у него была, только в одном месте ее видно чес донимал… В частном-то секторе, попробуй кого приведи домой – сразу всей улице будет известно. А в многоэтажном подъезде не все жильцы друг друга знают. Води любовников не таясь.

Вот раз Андрей, отправляясь в автопарк, сказал, что едет в командировку. Жена детей в школу спровадила и пригласила хахаля-то. Мужу то ли рейс отменили или забыл чего – вернулся домой… Видел он или нет, как пакостник вошел в квартиру, я не знаю. У меня дочка в суде работает, так она так рассказывала: Андрей дверь открыть не смог – ключ с той стороны вставлен был. Однако шуму наделал. Ирма хозяина учуяла и любовнику-то прямо голому горло перегрызла…

Они, звери, сродни людям. Бывает, человек не хочет ввязываться в иное – закрывает глаза. Но как только почует, что начальству про то становится известно, давай выслуживаться – сдаст с потрохами…

Так что вы повнимательнее, она еще та…

ВРАЧЕВАТЕЛЬ

О братьях младших

       Как-то меня посетил господин радикулит. Не могу с дивана подняться, а наш кот Пантелей все на меня взбирается, лазает по мне, урчит, будто места не находит. Мало того, все норовит улечься на больной пояснице. Донимает.

Съездил я к известному в городе целителю, только толку никакого – без боли ни встать ни нагнуться. А Пантелей опять на мне урчит беспокойно, по-прежнему метит улечься на пояснице. Короче, достал меня. Я хотел было сбросить его с дивана, да соседка разъяснила, что кошки так своих хозяев лечат.

Стал я, значит, позволять белошерстному экстрасенсу лежать на ноющей пояснице. Тепло от тела Пантелея – словно целебные ванны принимал. И правда: дня через три уже и на работу вышел – достаток для семьи зарабатывать и коту на его любимый «Whiskas»

ЗВЕЗДОЧКИ

(из избранного)

ВОПРОС

       Коль Писание гласит, что мир сотворил Бог, то кто откроет тайну явления Творца?..

СОЖАЛЕНИЕ

       У болота, на бревне, курили подружки, поплевывая в хвощи. С уст срывался мат. В пелене дыма в глазах не отражалось небо, не манили дали. Рядом журчал ручей. В струях воды купалась синичка, сияя чистотой! И почему ни одна девчонка сия не подобна райской птичке?..

БАНАЛЬНОСТЬ

       Некоторым привычное кажется открытием. Ведь не ново, что обетованным становится край, где нам хорошо. Вот и единственная та, с которой в жизни легко, – потому  так дорога!..

И я все о том же: хочу повториться тоже…

НЕ ТАИ

       Скажи мне, осень, без обмана, верно ждет ли милая меня? От нее уходит кто ли рано?.. Не будь немою, небоокая, порадуй ясностью в дали, а то метелью огорчи.

ДЕНЬ НЕНАСТНЫЙ

День негожий, непогожий. Спешит по улице прохожий. Ты в окно свое взглянула, туману грустно  так  зевнула.  И,  взобравшись на  твои  колени, шкодливый кот предался лени. Молчит какаду говорливый… День дождливый, день сонливый…

СПАСИБО

Спасибо за встречный взгляд, за праздничный наряд, за нежность мечтаний, за тайну лобзаний, за жгучую дрожь, за страстную ночь, за чувство, пришедшее вновь, за то, что зовется любовь!

С  УСТАТКУ

Отцвела черемуха. Пора полоть огород. На лугах травы подходят к сенокосу… Так много дел, а уже тужит спина – пойду-ка, покидаю блесну…

СОН

Выглянуло солнышко золотое – одарило радугой меня! Все кругом родное: горы, лес поляна… банька у реки… С завалинкой изба прибрана, побелена, выскоблена добела… Как наяву иконки в углу… Вижу деда-богатыря с бородою кержака. Вижу счастливого себя: мчусь на палке-коне навстречу бабоньке милой с туеском душистою малины…

К ЖИЗНИ

Выпало нам переживаний за сынишку: еще и трех месяцев не исполнилось, как сделали операцию на желудке, чудом медики спасли крохотульку. Больше года пища плохо переваривалась. Потом другие болячки стали цепляться: то дизентерия обезвожит организм, то кашель донимает или аллергия на что-нибудь привяжется… Жалко было смотреть на худобу с уставшими глазами от диет, врачей, медсестер…

А двухлетнего Митьку мы с Ритой буквально выкрали из больницы, испугались начавшейся в отделении желтухи. Я катил мальчишку на велосипеде, жена шла молча рядом. Каждый думал об одном и том же: оклемается ли?

И вдруг, перебив стрекотание кузнечиков, ясное вечернее небо пронзил Митькин голос – такой звонкий:

– Звездочки! Я еду!

ЖИЗНЕЛЮБИЕ

ЯВЛЕНИЕ

– И стоило это дерьмо смотреть! – раздраженно отпустил реплику длинновязый больной в адрес победительницы фестиваля, не успевшей еще допеть первой песни (явно патриотического характера).

– Лучше бы фильм посмотрели! – пожалел о своем сидящий на подоконнике раскрытого окна лысый сверхсрочник.

– Переключай на футбол! – потребовал один из болельщиков, сидевших отдельной группкой в углу помещения в таких же, как и у остальных, коричневых пижамах. – Хоть концовку матча досмотрим…

– Чего его смотреть, не умеют наши играть и не научатся… – незамедлительно последовало возражение в среднем ряду. – Новости давай!..

– Самому теперь все равно, что смотреть, лишь бы не людям… – с намеком уколол длинновязый ответственного по просмотру телепередач.

Брадов, старший по телепрограммам, почувствовал: под госпитальной робой тело налилось жаром, сплетенные руки повлажнели. Но отставной подполковник даже не повернул своей красивой головы с проседью в волнистых волосах. То, о чем догадывался, – теперь явь – рок.

«Арлекино, Арлекино, нужно быть смешным до слез…» – буквально преобразившись из статичной исполнительницы советской эстрады, молодая певица полновластно приковала к себе внимание. В помещении царила тишина, все сидели неподвижно, стараясь не скрипнуть стулом. Ранее покинувшие красный уголок пациенты  возвращались, почти бесшумно открывая дверь. И все с удовлетворением замечали около телевизора записывающий мелодию магнитофон.

Копноволосая бестия в импозантном платье с расклешенными рукавами поражала всех новизной исполнения. То грустный, то иронический, то переходящий в смех голос, импровизированные движения по сцене, чувственное выражение лица –  всё было подчинено воплощаемому образу, что в дальнейшем назовут: «в каждой песне маленький театр». И этот шоу-спектакль рождался сейчас.

После выступления певицы публика онкологии находилась в каком-то оцепенении, из которого вывел магнитофон, продолжавший записывать уже малоинтересные исполнения, и хозяин выключил его.

– Только ради одной этой песни стоило смотреть фестиваль! – заключил шатен с усиками, капитан-летчик, любимчик медсестер. – Давай, Жека, врубай маг…

«Арлекино, Арлекино…» – звучала мелодия и после отбоя, и в следующие дни она не умолкала во всех госпитальных корпусах.

«Арлекино, Арлекино на земле у каждого свой срок…» – мурлыкал военный пенсионер Брадов блеклыми губами себе под заострившийся от недуга нос. И подытоживал: «67 лет возраст не преклонный, однако достаточный… В общем-то, все сложилось. В Отечественную не погиб. В семье в целом благополучно. Дети выучены, самостоятельны… Судьба на посошок одарила сотворением новой звезды… Жизнь прекрасна…».

ЗОЛОТАЯ ОСЕНЬ

Егоровна, маляр предпенсионных лет, около пятнадцати часов грузно села на свободное место в микроавтобусе. Маршрутки с номером 21 ей случалось видеть на своей улице, но их услугами еще не пользовалась. Вскоре она обнаружила, что едет очень длинным путем.

«Надо же так лохануться,  – расстроилась коренастая женщина, – раз хотела пораньше домой попасть… Недель восемь горбатила без выходных, в настоящую зомби превратилась… Глаза бы не смотрели на этих крутых, – негодовала про себя мастер-отделочник, – присвоили рынки, гостиницы, заводы, а ты им строй особняки, да еще будь благодарной за то, что работу дали…».

После некоторого бессмысленного смотрения в окно она стала замечать окружающий ее город и что осень в самом разгаре. Это ее любимая пора, и ей всегда хотелось не пропустить, прочувствовать, так называемое, бабье лето. Когда маршрутка останавливалась и открывались двери, Егоровна замечала в воздухе нити паутины, и женщина невольно порадовалась не пропущенному периоду времени. Солнце, казалось, не светило, а щедро растекалось по городским улицам, скверам. Золотыми монетками играли березы, посыпали драгоценной россыпью вокруг себя газоны. Старались не уступить в шике и шевелюристые каштаны. Но более всего очаровалась мастер, когда проезжали мимо Дворца культуры и спорта. Здесь солнечный свет настолько ярко разлился по нежно-зеленой травке, что делал ее какой-то райской, а листья клена, едва касаясь растительности, горели волшебными фонариками. Эти фонарики осветили и саму душу Егоровны, она увидела свою самую красивую осень.

«Жизнь прекрасна!»

В УДОВОЛЬСТВИЕ

В выходной день Кузьмич обнаружил в холодильнике деликатесы. Он тут же нарезал сыр и копченую колбасу, украсил приготовление зеленым горошком с петрушкой. Вяленая кета на стол была поставлена  в тарелочке поменьше. Еще в одном блюдце оказались маринованные огурчики с грибочками. Рядом с хлебной вазой в пластиковой чашечке разместился холодец. С особым настроением он извлек из серванта хрустальную рюмку и уже начатую бутылку водки.

В свои пятьдесят Кузьмич был, как говорится, мужчина в соку: фигура не искажена сутулостью и выпирающим животом. Смуглое лицо не изношено непосильным трудом, глаза не омрачали внешность унынием, да и появившаяся седина не портила коротко подстриженной головы. Не было и дрожи в руках, как у алкоголиков. Однако подобное изобилие яств искушало его устроить «день стакана».

Еще в молодости от излишнего принятого на грудь ему бывало плохо, и он больше трех рюмок не пил.

Глядя на оставшиеся в тарелке грибочки, холодец и сыр, Кузьмич сознавал, что и четвертая доза не повредит здоровью. Однако она четная – за упокой, такая уж традиция дважды или четырежды там пригубляться на кладбищах, на поминках…

«А почему, собственно, не помянуть усопших… – налил Кузьмич еще одну рюмку.

Аромат роскошно цветущей сирени, проникающий в раскрытое окно, намекал Кузьмичу, что выдержит и пятые тридцать граммов спиртного.

Окончательная рюмка за здравие придала Кузьмичу особый кайф:

«Жизнь прекрасна!»

РОСТ

Отделочники Виктор с Богданом мастера раскрученные, без дела не сидели. Работали без прорабов и посредников, выполняли все отделочные операции. Довольные качеством услуг клиенты сами их рекомендовали своим знакомым, и они считали себя одними из лучших специалистов в городе. Но, случилось так, что ждущие их заказчики оказались не готовыми к ремонту в межсезонный январь. Виктор обратился к знакомому прорабу. Данный им объект находился в самом центре города с повышенным требованием к качеству. Им достался холл на входе в здание.

Заканчивая штукатурить стену, Виктор правилом сгладил выпуклости по вертикальным маякам, еще несколько раз прошелся по ширине стены и передал инструмент Богдану. Тот проверил поверхность на просвет.

– Не то что газеты, и папиросной бумаги не просунешь! – зазывая проходящего помощника прораба посмотреть, похвастался Виктор и, перехватив правило у напарника, стал прикладывать его к штукатурке, намеренно пропуская верхние и нижние части стены, где в качестве не был уверен.

– Я только счастлив! – оценил помощник прораба, парень лет двадцати семи.

На другой день утром мастеров поджидал Георгий – прораб – с залысинами на голове, одетый в кожаные брюки и замшевую меховую куртку нараспашку. С возмущением прикладывая правило к верхам и низам стены, он высказал:

– Да тут не только газету просунешь, а и тетрадка пролезет!

Сорокалетний Виктор покраснел всем своим круглым лицом, серые глаза стыдливо просили пощады, слова не находились… Чернявый Богдан, хотя и года на четыре моложе, держался более уверенно.

– Волма, как известно, дает усадку, наверху слой особенно большой, поэтому и получился завал, – нашел он оправдательный аргумент, – сегодня дотянем…

– А с низом, что прикажете делать?! – спросил Георгий.

– Там только около самого пола надо удалить наплыв, – пояснил Виктор.

– Исправляйте, я проверю… – сказал прораб.

Переодевшись в джинсовые штаны и куртки, запятнанные штукатуркой и краской, рабочие принялись устранять брак.

– И это называется супер… – бросил подошедший помощник прораба, – так вечером лоханулся перед Георгием, демонстрируя уникум…

– И на старуху бывает проруха… – ответил Богдан.

«Выпендрился, называется… зарплата и так не очень-то, переделка еще снизит… – осознавал Виктор, что опростоволосился. Сетуя, он с особым  рвением сострагивал рубанком низ штукатурного слоя. – Никакого больше самообмана, поблажек себе… контролировать нужно всю площадь, а не только кажущуюся проверочной… ».

Отделочники проверили ранее оштукатуренные ими стены в тамбуре здания. Хотя из-за небольших площадей отклонения были в допустимых пределах, однако это не характеризовало их, как мастеров высокого уровня, на что они явно претендовали. Обедали напарники отдельно от других специалистов, устроили так называемый «разбор полетов».

– Наша первая ошибка в том, что мы сразу стали тянуть толстый слой штукатурки, –  нашел основную причину Виктор, – вот он и сполз внизу… Набрасывать раствор надо поэтапно, тогда материал и вверху не даст усадки… И дернуло меня вчера похвалиться…

– Не фраернулся бы, не выявилось у нас слабого места, – возразил Богдан. – Сей случай только к совершенству, так что не переживай… Жизнь прекрасна!

 СВЕРШИЛОСЬ

Автобус, в который я села, был пуст: для большинства горожан – выходной день. А мне вот предстояло работать, точнее, вкалывать – штукатурить. Учиться в вузе на содержании небогатых родителей я не могла, поэтому вечерами, по выходным и на каникулах подрабатываю.

Села у окна, на мое любимое место во втором ряду от входа в транспорт. Закинув ногу за ногу, привалилась к боку автобуса. Свежесть и лучезарный небосвод призывали к хорошему настроению. Жизнерадостности прибавляла и прошедшая ночь…

Около года я встречаюсь с сокурсником Колей, но до вчерашнего дня не могла разобраться, люблю ли. Сказать, что он полноват, – будет не точно, – просто несколько широковат в тазе. В остальном его внешний вид поддержан ежедневными физическими упражнениями, как и многие, он – «качок». Увальнем друга тоже не назовешь, но настораживала не весьма выраженная активность, преобладающая над страстью нежность. Его покорность даже раздражала. Когда мы оставались в квартире без родителей, после объятий и поцелуев он проникал руками в мои сокровенные места, я всегда выскальзывала из объятий парня, а то и щелкала его по носу, щипала, и молодой человек терпел мою строптивость. Словом, я не представляла Колю своим первым мужчиной…

Вчера мы снова остались одни (мои родители уехали на море). Снова обнимались и целовались. Опять он попытался меня раздеть, и я защемила ему нос… И парень нервно затянулся сигаретой.

– Ведь не куришь… а может, ты еще и этот?.. – возбудилась я.

– Насильник! – страстно сгреб Коля меня в объятия.

…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

То мягко, то подпрыгивая, автобус катит по улицам города. Благоухающие зеленью деревья, цветы на клумбах, ласточки в небе, восходящее солнце, впечатление от самой романтической ночи… – все отдается во мне особенной негой…

Жизнь прекрасна!

Скачать целиком книгу Михаила Санарова «Такие мы. Рассказы, повести»

Дополнительная информация

• ISBN: 978-5-9901584-4-3
• ББК: 84 (2Рос = Рус) 6 – 44 С18
• Название: Такие Мы
• Редакторы: А. Поповский, Н. Свириденко
• Корректоры: Н. Свириденко, Б. Альтус
• Технический редактор: М. Санаров
• Художник: А. Михайлов

Все книги

• Тропа дьявола →