Михаил Санаров

В книгу вошли повести: «Руль жизни», » Не ягода белена», «Бутерброд» и «Uderraschung» Последняя повесть дана для Вашего внимания в свободном доступе. Канва повествований дана в рисунке обложки: змей-искуситель явлен в виде доллара – символа капитала. С началом перестройки многим верилось, что рынок нас осчастливит. И многие из нас устремились за обогащением. Термин богатство – производное от слова Бог. Званных Господом тысячи, только им избранных единицы. Как говорится, «куда конь с копытом – туда и рак с клешней». Именно в этом весь яд книги.

РУЛЬ ЖИЗНИ

1

Дело, которым занимался Чмыкин, шло по накатанной дорожке. Однако сказать, что хорошо, он не мог, так как оно еще не сделало его «крутым». Не доставало самого главного – особняка. Да и сами посудите, разве может жить «новый русский» в обычной многоэтажке?

Прошлая осень была и мучительной, и обнадеживающей: неожиданно насела налоговая полиция (засветился на одной из улиц города, где с бригадкой тянул водоотвод, попросту канализацию). Не имея на то лицензии и свидетельства предпринимателя, Чмыкин шабашничал. А тут пришлось узаконить свою деятельность, на этом потерял несколько тысяч рублей, отчего впал в бессонницу, потерял в весе, сползающие брюки с плоского таза теперь не мучили постоянным подтягиванием, болтались мешком. Но легализация вдруг привела его в восторг: подарила мечту о реальности особняка.

«Обтяпать бы с директором водоканала такое вот дельце: взять и обложить все частные работы – на этом ух как можно урвать! – прикинул он. – Сделает дворовую канализацию какой-нибудь там шабарь, а ее не принимают… нет лицензии… тупик… Договаривайся вон с ним – у него документы на мази… Так что без меня ни туды и ни сюды…».

Надо сказать, Чмыкин и сам работник горводоканала. Дежурил диспетчером по суткам. После такой замечательной идеи, рожденной в голове, он выяснил в техотделе, что в год производится частных сантехнических работ более чем на пять тысяч. И тут же подсчитал: «Если брать за крышевание 250 рублей? – мало… 500 рэ… умножаем на 5000, минус пол-лимона на интерес = 2 000 000! Можно замахнуться и на особнячок с павлинами-мавлинами».

В одночасье у воспрянувшего духом живот потеснил грудь, на округлившемся лице разгладились чрезмерные морщины, широкие ноздри с оптимизмом всасывали в легкие воздух, а сизые глазки заблестели: «Вот ведь как все поменялось. Никаких тебе запретов. Хочешь дворец – пожалуйста! Не для вашего рыла – коттедж возведи. В особенности среди неказистых домишек построй – и сам смотреться будешь особливо – «рулилой» времени. Хозяином! Не то что ударник комтруда – так, кой-какие льготки, не для широкой ноги…».

Будучи субъектом суеверным, он тоже захотел поиграть с судьбой, погадать на чем-нибудь таком, сбудется – не сбудется столь сокровенное желание? Обычно поэтические натуры загадывают на всплесках звезд, бросают там монетки в воду, а то и в кофейной гуще пытаются увидеть будущее. Кому что ближе. Прозаическому же предпринимателю сантехнических дел роднее стал канализационный люк (и как талисман, и как амулет) – старый, ржавый, который велел найти рабочим своей бригады, прокладывающим сейчас канализационную трассу. Заброшенная магистраль находилась рядом с новой, и ковш экскаватора сам цеплял бока колодцев. Так что быть или не быть прояснится, если не сегодня, то, наверняка, завтра…

Находясь в одиночестве за диспетчерским пультом, Чмыкин перебирал в памяти всю свою судьбу-каналью – так он называл жизнь, заполненную тяжелым трудом. Вообще, само словечко «каналья» в зависимости от той или иной ситуации могло им употребляться и как нечто ласковое, и как ругательство, нелегкое житьишко. А наработался он вдоволь с самого детства. Жизненную лямку тянули вдвоем с мамкой. На всем экономили, отказывали во многом себе. Воспитывался без отца: мытарь недолго задержался на белом свете. Фронтовик служил в похоронной команде. Как сам подозревал, заразился, снимая с зубов погибших золотые коронки. Лет пять после войны все хирел, а потом (может, чеснок с собачьим жиром помогли) как бы пошел на поправку, женился, но болезнь не отступила, снова до крови закашливаться стал, но все-таки сумел совершить поездку по местам военных захоронений и найти кой-какие клады. Достраивался уже совсем больной. Без крыши семью не оставил. При доме и участок земли в десять соток – только не ленись – неплохое подспорье.

Мать работала санитаркой в больнице, там же мыла полы, домой возвращалась уставшей. Всегда охала, стонала, ругалась. После домашней работы на сон оставались считанные часы. И пока утром снова не уходила на работу, все вздыхала, материла сына на чем свет стоит. Пацан не обижался, привык и звал ее Мамырой, как звали соседи брюхастую, с изъеденным оспой лицом бабу то ли за неказистость, то ли за зачуханность.

Собирая сына впервые в школу, Мамыра несколько раз заходила в магазин, все смотрела на дерматиновый портфель, даже платочек с деньгами развязала – да и сшила матерчатый: «И с такими бывают отличниками…».

Отличник… Желать невредно. Только учеба, она мало кому у нас в стране становилась радостью познания – не преподавали нашим педагогам этого, да и интерес к ней попробуй привей в классах, где по 30-40 учеников: ухватил – молодец! не въехал – тупица! – весь тебе индивидуальный подход. Парнишке тоже учение туго давалось, с самых первых уроков не пошло. Помнится, все никак не мог прочесть «У-А, У-А». Преподавательница с повышенного тона перешла на крик, а потом и вовсе истерично заорала: «Ну как плачет маленький ребенок?!» И сообразивший по-своему ученик, радостно завыл на весь класс. А с «ПА-УК»ом и того смешней. Как резаная (первая в жизни учительница) прокричала: «Читай, что нарисовано!..» По картинке-то и дурак сможет, что это «МИЗ-ГИРЬ»!

А вот руки у парня работящими, умелыми оказались. Лет с пяти с мамкой в огороде полол, тяпал, торговал с ней на базаре и все что-нибудь да мастерил. Чинил подобранные игрушки. Делал из консервных банок подстаканники. Заветный велосипед тоже притащил со свалки и починил. А в восьмом классе овладел электросварочными работами. В собственный дом водопровод, канализацию провел. Обошелся без помощников – не потратился.

После восьмилетки поступил в строительный техникум на сантехническое отделение. Пока учился, почти всем соседям провел водопроводы, дворовые канализации. Основы идеализма и материализма осваивал по-своему – ставил преподавателям унитазы, копал, бетонировал выгребные ямы. Как говорится, каждому свое: одному – с комфортом опорожниться, другому – зачетная успеваемость.

С возрастом Мамыра становилась все скупее и скупее. Прижимистость передавалась и сыну. Деньжата он не тратил, копил. Прежде чем пересчитать прибавку, тщательно причесывал перед зеркалом реденькие волосенки. Слюнявил палец и с благоговением перебирал купюры. У каждого рублика нежно распрямлял подвернувшиеся уголки, упаси бог единичкой вниз свернуть! К червонцам любовь особая. Хранились денежки с гарантией: в подвале, на чердаке, в сараюшке тоже местечко имелось, а для отвода глаз, на виду, в резной шкатулке трешка с мелочью…

В городе у частников появлялись теплицы. Огурчики, помидорчики, цветочки давали хороший доход. Чмыкин тоже построил тепличку. Рублики теперь потекли на сберкнижку. Но теплица давала прибыль только с весны и до середины лета. У одного однокашника отец шил кроличьи шапки, и у них был «Москвич». Будущий мастер-сантехник тоже стал мечтать о легковом автомобиле. Крутился он теперь круглый год, по привычке экономил на еде, недосыпал. Шапки шил и продавал сам. Одно не устраивало: приходилось тратиться на закупку шкурок. Вскоре рядом с теплицей появились и клетки с длинноухими зверюшками.

Но купить машину помешал призыв в армию. Со службой в стройбате, как он сам считал, везло только на первом году. В отличие от других родов войск там шла хотя и небольшая, но зарплата. Ребята накапливали немного, больше прокуривали, пропивали в самоволках. А скупой солдат не поддавался вредным привычкам. Мог бы еще поднакопить, если бы шабашки делились индивидуально, а не покупали там на всех жратву и всякие излишества. Промотанные деньжата солдатику снились ночами.

На втором году службы стройбатовец старался левачить в одиночку. Свою долю из заработанных совместно продуктов не ел, перепродавал. Стройматериалы сбывал тоже один, делился лишь с начальником объекта. Тут-то и появилась у него своеобразная любовь к круглым цифрам. Если сумма получалась, например, в двести семьдесят рублей, то себе забирал сто пятьдесят. Сумма в триста рублей – с двумя магическими нулями – за цемент оказалась роковой – не поделился ни с кем.

Наказание – дисбат. Вот где навкалывался. Бесплатно нахлебался баланды, насмотрелся несправедливости, когда заставляли грузить, выгружать краденые кирпичи, доски, трубы, а деньги за это брали другие. И к этим другим гоняли осужденного строить дачи. А после ее перевоспитательства лопаты – строевая «Четче шаг!» под марш «Привет Сибири!»

После отбытия дисциплинарного наказания Чмыкин снова устроился в водоканал, только не мастером, а электриком на водокачке. Прельщали суточные дежурства с тремя свободными днями. Кролики, шапки, огород, теплица да еще завел несколько ульев с пчелами – с утра и дотемна не разгибал спины, преследовала заветная мечта о легковом автомобиле. Гаишников взял на измор, пересдавая на «права»: ни рубля не сунул лихоимцам. И за новенький «Жигуленок» тоже не переплатил, нашел-таки бескорыстную и внезапно овдовевшую женщину. А наслаждение испытал, когда выкинул заднее сиденье и привез полный салон травы для «кролей». Не без удовольствия ездил и на базар торговать. Где что плохо лежало, тоже в машину прихватывал.

Пополнялась, пополнялась кубышка. А вот с женским полом, блин, проблема. В мать удался: не симпатяга. Не бросали девчата на него косяки. Да и на танцы-манцы не было времени. Еще до армии мать застала сына за онанизмом. Насмерть перепугался Мамыры, знал ее надорванную психику, несдержанную матерщину бабы. Однако та не стала ругать – и сама без мужского внимания обходилась. «Пусть уж энтим занимается, чем транжирить деньги на разных потаскух… Придет время – мужик без бабы не останется…».

2

Такое время пришло лишь к тридцати годам. Танька с соседского переулка не отказалась покататься на замызганном «Жигуленке». Была она не красавицей, однако не без смазливости. Девушка окончила технологический техникум и получила специальность мастера швейного оборудования, в чем мало разбиралась, да и работу эту не любила. А вот на парикмахера училась с удовольствием. Прически делать ей нравилось, особенно красивым парням. Нравилось, когда те благодарили, отпускали комплименты, обращали внимание, давали чаевые… Молодуха в мини-юбке с соблазнительными ножками и пикантной грудью – для мужских глаз конфетка, но только на первый взгляд. А если поглядеть попридирчивее, то ноги вызывали желание чуток их удлинить. Таз тоже принижен – так и хотелось поддать его на место. Прически она делала себе шикарные: то озорные, то заплетала волосы в толстую косу или завивалась под «шахиню» с искусственной родинкой на лбу, но в отличие от женщины востока глаза у нее были вовсе не раскосые не большие, а нос по-русски курносый.

Свадьба была малолюдной. Мамыра охала-ахала, ругалась, материлась из-за каждого лишнего куска мяса, вареная колбаса казалась толсто порезанной, купленную родителями невестки водку вообще не хотела ставить на стол – обойдутся самогонкой: «Для чего сын выгонял!»

– А этого хрена кто звал?!.. Еще один нахал приперся!.. – возмущалась она при виде нового гостя. Подаренные же картины назвала мазней проклятой.

Хотя свекровь не была злопамятной, но судьба бабы-одиночки и работа без отдыха исковеркали ее до душевной уродливости. Курвой называла Мамыра невестку и курвами были яблоки, груши из-за того, что несобранными гнили под деревьями. Сукой была заморенная на цепи собака, с лаской прыгавшая на хозяйку, и сука – жена сына, возвращающаяся с работы в короткой юбке. Терпеть ее как ни в чем не бывало мог только сын, не впитав с молоком матери особой деликатности.

Замужем за богатым женихом Таня с первых дней столкнулась со скудостью быта. И сын и мать вещи покупали самые дешевые и не расставались с ними, даже когда те изнашивались до дыр. В старомодном шифоньере лежали новые простыни, пододеяльники, наволочки, а спали на всем заплатанном. Полы – сплошь в паласах, но набивавшиеся в грубые дерюги пыль и грязь ни одним пылесосом не вычистить. С деревьев падали свежие фрукты, ели же загнившие и червоточные. Многочисленные «закрутки» годами стояли в подвале, в то же время запасы пополнялись все новыми салатами, вареньями, компотами… А свежачком без ограничения можно было есть зелень со своего огорода – исключительно для здоровья. Крякая, супруг наворачивал постный борщ со стручком красного перца, чавкая, тыкал в солонку чеснок, пучки лука, кинзы. Картофельное пюре на второе подавалось либо с котлетой, либо с яйцом и ни в коем случае с тем и другим вместе. Жена ковыряла вилкой: любила жареное на сале, но сами шкварки не переносила, а попробуй оставь: вон как свекровь сечет исподлобья…

Беспробудная работа с отдыхом на том свете вызывала в Тане протест. Они с мужем ни разу не сходили в театр, хотя она и сама к нему не была приучена. Только однажды побывали на концерте Владимира Высоцкого да раз в полгода удавалось уговарить мужа пойти в кинотеатр, на что Мамыра ворчала: «Телевизора вам мало…».

«Курвой обосравшейся», «сукой измазавшейся» обзывала Мамыра появившуюся внучку, в которой, однако, души не чаяла. Татьяна, слыша, как обзывают ее ребенка, тоже не оставалась в долгу:

– Закрой свой туалет!..

Семейные ссоры доходили до драк. Муж колотил жену, Татьяна бросала в супруга со свекровью что под руку попадало. Сторону матери потом стала поддерживать Люська. От горшка три вершка, а туда же: крутила отцу с бабкой дули, корчила рожи, высовывала язык. Не раз жена с ребенком уходила в родительский дом. И трех лет не исполнилось дочурке, когда Татьяна снова пошла на работу. От семейного смрада, постоянных дрязг тянуло ее к людям.

Однажды в парикмахерскую зашел чернобровый, с карими глазами молодой офицер. Старший лейтенант выпал ей как выигрышный билет! Не подстригала, а порхала вокруг него. Когда приглаживала ладонями законченную прическу, он взял и прижал их своими руками к опрысканной «шипром» голове.

– И как имя, чудная?

– Таня.

– Хороша была Танюша, краше не было в селе… – процитировал он Есенина.

От тепла его рук, от его голоса у молодой женщины запылали щеки, волнением зажгло грудь. И она дала ему номер телефона парикмахерской…

Татьяна влюбилась. Да так сильно, что неожиданно для мужа и свекрови ушла из дома. Это не укладывалось в голове супруга: уйти от непьющего, некурящего, от богатого…

– Нечего было в дом проститутку тащить, – выплескивала яд Мамыра.

По-доброму муж на развод не соглашался. На суды не являлся. Татьяна заявила, что беременна и если он не даст развода, то будет платить алименты чужому ребенку.

Ее новый супруг служил на Севере, квартир в гарнизоне свободных не было, и они ютились в комнате в общежитии. Дочь пока жила у Таниных родителей. Бабушка Мамыра тоже водила внучку к себе. Разведенный отец препятствовал родителям бывшей жены забирать назад ребенка. Настраивал дочку против тещи с тестем, пугая тем, что у них там «Бабай» прячется, а по ночам мыши большие-пребольшие, кусучие-прекусучие рыщут… Корча ужасные гримасы на изрытой оспой физиономии, Мамыра поднимала подол рваного халата и, оголяя раскоряченные варикозные ноги, трясла животом, топала стоптанными башмаками – изображала столь жутких тварей:

– Сожрут .., и ушей не оставят…

Дрожа от страха, Люська билась в объятиях отца.

– Здесь не боись, – утешал отец.

– Все равно боюсь… бабушку Мамыру…

Пугать внучку долго не пришлось. Внезапно умер дедушка, а овдовевшую бабушку сын увез к себе на Украину.

Чмыкин уговорил Татьяну не брать дочку с собой на Север. (Бывшая жена ходила беременной третьим ребенком). После рождения второго мальчика Татьяниной семье дали однокомнатную квартиру. Последыш рос болезненным, и мать два года вообще никуда не ездила, хлопотала над ребенком.

А когда приехала за дочерью, бывший муж специально уехал с дочкой к морю. Мамыра только руками разводила, мол, не по путевке…

В слезах Татьяна вернулась в северный гарнизон. Очередного отпуска не дождались… Все пошло кувырком: их часть расформировали, и мужа перевели на Дальний Восток. Снова жили вчетвером в однокомнатной квартире. Таня уже понимала, что она теряет дочь.

3

Дежурство выдалось на удивление спокойным. В диспетчерскую звонили редко, да и то по мелочам, пользователи жаловались на слабый напор воды, на незначительные утечки. В основном беспокоили свои: слесаря, электрики с подкачек делали те или иные заявки на понедельник. К вечеру телефоны вообще умолкли.

Диспетчер заварил дешевый чай, подошел к окну. Солнце садилось за голые кроны акаций. Чирикающие воробьи прыгали по асфальту, рядом с ними ходили голубь с голубкой, тоже что-то клевали. Распускающиеся листья на кончиках веток ясеня тронул ветерок. Закачались под деревом на длинных ножках и красные головки тюльпанов. Подросшая трава также заколыхалась. Лишь невозмутимо не реагировали на дуновение желтые одуванчики. Яблони только-только набирали цвет, а вишня уже отцветала, усевая землю белыми лепестками. Вот и широколистые каштаны зажглись белыми свечками. Грозди сирени, выжидая, намекали: еще немного – и не налюбуетесь, не надышитесь!

Чмыкин отвлекся от неприятных воспоминаний. Замаячившие на горизонте два миллиона рублей подняли настроение, и он принялся рассматривать особняки за территорией водоканала. Чем больше здание, тем большую оно вызывало у него зависть. По сути же ни архитектор, ни дизайнер к ним и близко не подходили. «Новые русские» вбухивали огромные деньги, покупали импортные стройматериалы, но не имели никакого представления ни об архитектуре, ни о дизайне. Их коттеджи отличались безвкусицей стиля, строили кто во что горазд. А полюбоваться можно было только небольшим особнячком, продуманным в каждой детали и запоминавшимся своей кажущейся простотой.

Диспетчер снял пиджак и повесил на спинку кресла. Подтянул сползшие брюки. Галстук (обязательный элемент всякой одежды: выходной, повседневной, рабочей) лишь расслабил на шее. Чай он пил в два приема: полкружки без сахара – «копейка рубль бережет!» – оставшуюся половину смаковал с «долгоиграющей» карамелью «барбарис» (ее тоже сразу не сжуешь). Он опять подошел к окну. В отблесках заката мерцали первые звезды. Разноголосым хороводом щебетали, стрекотали невидимые пташки, кузнечики, сверчки. На столб во дворе села ворона и ну клювом рыться в перьях…

«Нашли, не нашли?» – беспокоил Чмыкина старый бесплатный канализационный люк. Принесет ли он, ржавый, радость и счастье ему. Всей бригаде поручил отыскать знаковое железо. Однако за весь день так никто и не позвонил в диспетчерскую.

Снова воспоминания диспетчера вернулись к прошедшей нелегкой жизни. Как многое в ней возвращалось, повторялось. Снова стал клиентом «Дуньки Кулаковой». Без того непопулярный среди женщин, он раздался вширь, появившуюся плешь зачесывал волосами с одного бока на другой. Именно эта видуха и вызывала у дам брезгливость. Трудяга не очень-то ухаживал за собой: изо рта неприятно пахло, под ногтями чернела грязь, из подмышек разило потом. Подрастающая дочь обзывала его легковую машину дерьмовозкой. В доме духан от выделки кроличьих шкур пропитал стены, ковры, постель, одежду… В пристроенном санузле не повернуться из-за тюков с корой дуба. На кухне, в коридоре, в гостиной, в комнатах Мамыры и дочки жуткая захламленность: на подоконниках ключи, гайки, отвертки, даже на телевизоре можно было увидеть разводной ключ.

Огородом, теплицей, шитьем шапок больше занималась Мамыра. Чмыкин с водокачки (где работал электриком) перешел в диспетчера, в свободное от дежурств время шабашил: проводил дворовые канализации, водопроводы. С заказами проблем не было. Жильцы часто по ошибке звонили в диспетчерскую, да и в техотделе подбрасывали ему работенку.

Вместе с ростом кубышки возрастало требование к будущей жене. Она виделась обязательно с высшим образованием, с жилплощадью, лет на семь-десять моложе. Смазливых боялся: «Если какая-то и позарится на богатство, то и рогов потом, зараза, понаставит…».

4

«Батюшки!.. Облезлая кошка… – чуть не вырвалось из уст Мамыры, когда сын привез в дом Веронику, женщину худющую, с лоснящимися волосами. – Хоть бы сиськи бог дал…».

Постепенно Мамыра остывала от первого впечатления. Поглядывая исподлобья на обильную косметику невестки, находила в себе силы, чтобы не выругаться насчет излишней штукатурки. Сама-то из экономических соображений лишь пудрила изъеденное оспой лицо да наводила губы самой дешевой помадой, собираясь на работу или отправляясь торговать на базар. «Ну а ента, коли уж так хочется, хай мазюкается…». Веронике хотя и под тридцать, однако замужем не была. Родители дали ей деньги на двухкомнатную кооперативную квартиру, а после женитьбы можно доплатить на трехкомнатную. Так что невеста с приданым. Окончила институт и работает не где-нибудь, а в соцобеспечении.

«Ладно, пусть будет облезлая, – окончательно смирилась Мамыра, – что поделаешь, если красивши не раскорячиваются…».

От вони, царившей в доме, сожительнице делалось плохо. Видя такое, Мамыра опрыскивала «дохлятину хренову» (как она ее называла) некогда отобранным у внучки дезодорантом.

С регистрацией брака решили не затягивать. Вероника, как натура более тонкая, предпочла б, конечно, принца – будь сама принцессой. А что касается дворцов и богатств, то этим не бредила, лишь самую малость грешила мещанством. Так что этот брак для нее был не по любви и не по расчету, а стал спасительной пилюлей от одиночества. Над воспитанием же мужа надеялась поработать. Чмыкин тоже не раздумывал особо, живая-то баба не шла ни в какое сравнение с «Дунькой Кулаковой», очертеневшей, как говорится, до мозолей. Новоиспеченные молодожены притирались друг к дружке без особых разногласий. Веронике и вправду удалось несколько изменить супруга. В постель не пускала, пока не почистит зубы и не искупается под душем. Ничего не могла поделать с чернотой под ногтями на пальцах рук – грязь профессиональная. Муж какое-то время при жене стеснялся портить воздух. Но вскоре застенчивость прошла, а потом и затрещал, словно мерин, и если благоверная возмущалась, то громыхал с подпрыгиванием, с самодовольным смехом и не упускал случая ухватить жену за хвост, когда та, нагнувшись, мыла полы или пылесосила в комнатах.

Против захламленности дома Вероника вообще не восставала: за самую ненужную ветошь Мамыра бросилась бы в драку. Да ей и не пришлось долго ждать в смрадном жилье конца строительства кооперативной квартиры, где она стала полноправной хозяйкой. Целое сражение выстояла, чтобы не дать мужу застеклить лоджию с балконом:

– На то он и балкон… а застекленный да еще захламленный – все равно что у человека сопли под носом… Под балконами раньше сеньоры пели серенады возлюбленным…

Свое поражение Чмыкин компенсировал захватом бельевой площадки в лестничном марше, перестраивая ее в сарай. Отбиваться пришлось от жильцов сразу двух этажей.

– Во всех подъездах тоже кто-то да занял… – доказывал он, пучил, как у хряка глаза, пыхтел в широкие ноздри, забыв замаскировать плешь на голове. Одетый в выпачканную мазутом куртку, рваные ватные штаны, кирзовые сапоги и при галстуке, брызгал слюной. – Кто первый, тот и …

– Чмо, оно и есть чмо, только о себе думает… – сдалась наконец самая упрямая соседка.

О сыне мечтали всем семейством. Но год семейной жизни закончился безрезультатно, не порадовал супругов и очередной. Вероника обследовалась в разных женских консультациях, у урологов, гинекологов, лечилась в Крыму – и все тщетно. Вместо округлости еще больше похудела, без того плоская грудь стала впалой. Но женщина не чахла и на здоровье не жаловалась.

Мамыра пилила сына:

– Олух царя прихибетного: то на проститутке женится, то на выкидышной…

Развестись с женой Чмыкин не решился: при разделе квартиры им с дочерью больше однокомнатной не выпадало (из-за того, что там прописаны тесть с тещей). Да и не хотелось снова оказаться бобылем.

Неудовлетворенность желания иметь наследника муж вымещал на жене. В постель заваливался необихоженным. На все претензии один ответ:

– Отвяжись, кикимора!

И когда жена опять уехала на лечение на Кавминводы, он первым делом застеклил лоджию и балкон. Главным и основным смыслом его жизни оставалась кубышка. Для ее пополнения использовал любую жилу. Когда по доходу пошли в гору пчеловоды, Чмыкин тоже приобрел несколько ульев, расставил их в огороде материнского дома. Крутя руль «жигулей», крутил и головой: где что плохо лежит. За выгнанную самогонку у строителей доставал по дешевке цемент, керамическую плитку, рубероид. И гараж, и двор дома, комнаты в нем сплошь заполнялись мешками с алебастром, досками, старым шифером… Подобранными на свалке ваннами, тазами, использованными бочками забил оба сарая в кооперативном доме. Сколько было сил, жена защищала лоджию с балконом от захламления. Но бой оказался неравным. Сначала на застекленном балконе появился выкинутый кем-то кожух от стиральной машины, а дальше пошло-поехало: ржавые умывальники, старые унитазы, спутанная проволока, пластмассовые и металлические канистры, фляги…

Выгоду Чмыкин извлекал из всего, не гнушался наживаться на знакомых, на бывших однокашниках и сослуживцах. Как-то в горводоканале раздавали садово-огородные участки, диспетчер принес более десяти заявлений бывших работников. Садоводческий кооператив находился недалеко от города, на черноземе, рядом лес, речка. Желающих купить участочек полно. Возвращающиеся к пенсионерам дети, бывшие алкоголики вдруг спохватывались и трясли Чмыкина, требуя свое, обзывали аферистом, но их право на собственность было уже использовано.

Тем временем социалистический строй изживал себя. Страна садилась на талоны. По ним давали сахар, масло, табачные изделия, моющие средства… и список дефицитных товаров увеличивался. Для одних – проблема, для Чмыкина – очередной источник наживы. Жильцы дома именно его выбрали получать на себя талоны: как-никак, жена-то работает в соцстрахе… И опять пошло-поехало: проболела бабушка, прогостил дедушка, а сколько некурящих, а из мертвых душ еще Чичиков научился извлекать выгоду… Вот и отоварил их талоны деляга, а Мамыра дефицит на черном рынке перепродавала втридорога.

А тут и перестройка, борьба с алкоголем, сахар по талонам оказался к месту. Уже не самогон гнал Чмыкин, а водочку, и пробочки и этикеточки при расцветшей коррупции доставал без проблем. Канализационные и водопроводные работы не давали большого навара. Взамен этому завел пасеку. Пчеловодство – дело небесхлопотное, рискованное, но опыт имелся, а мед он всегда в цене!

Росла, росла кубышка.

5

Настенные часы показали двадцать три часа. Диспетчер достал из шкафа матрас с подушкой, положил на составленные друг к другу стулья, выключил настольную лампу. Вспомнил, что с трассы ему так и не позвонили. «Нашли, не нашли?» – все мешал ему уснуть «бэушный люк». Он представил, как заставит рабочих бригады очистить кольцо с крышкой металлическими щетками от ржавчины: «Покупные-то тысячу стоят…».

Идея взять под свой контроль все частные водопроводные и канализационные работы и стричь с них «капусту» более всего не давала ему покоя: «Должно теперь-то повезти. Сколько ж может преследовать невезение… столько пережито неудач, ударов канальи…».

Самое сильное потрясение Чмыкин перенес, когда началась так называемая шоковая терапия. Накопленные за долгие годы деньги он хранил на трех сберкнижках: на Мамыриной, на своей и еще на дочериной – отложил десять тысяч к ее совершеннолетию. Но основные суммы по двадцать тысяч рубликов были на первых двух.

«Отказывал себе во всем: недосыпал, недоедал, донашивал старье, – перевернувшись с бока на спину на стульях, вздохнул диспетчер, – пока добрал до круглого полтинника…».

В один день гиперинфляция превратила вклады в пепел – рефлекс накопительства помешал заблаговременно снять деньги в сберкассах. Все надеялись, что будет как при павловском повышении цен, тогда все сбережения (хотя и с потерей) были увеличены. Чмыкин попытался было обналичить материнскую книжку.

– Хай лежат – не для того собирали, – наотрез отказала Мамыра, – шобы сымать!..

Люди прагматичные в это время вкладывали свои средства в товар: то были будущие предприниматели. В Чмыкине сидел махровый барыга. И когда он осознал надвигающуюся катастрофу, было уже поздно. Сберкассы деньги не отдавали – налички у них не было. Ему удалось лишь третью часть из всех сбережений перевести на счет горторга на покупку «ЕрАЗика» – легкового автофургона. Можно было конечно половину сбережений получить, если бы он поделился с работниками сберкассы. Но отдать собственные деньги, накопленные такими потугами, для Чмыкина с Мамырой было выше всяких сил. Так кубышка превратилась в пепел – кинуло родное государство.

А в это время в стране рождались малые предприятия, товарищества с ограниченной ответственностью, акционерные и финансовые структуры. Общество расслаивалось на богатых и бедных. На улицах города появлялись иномарки, сначала на окраинах, а потом и на центральных улицах вырастали особняки. Они-то больше всего привлекали внимание диспетчера горводоканала. После всех сокрушительных потерь у него остались старый «жигуленок», новенький «ЕрАЗик». Пасечка небольшая, а прибыль дает. И меда пять фляг имелось. Это все же было кое-что.

Будучи человеком дела, упорным и трудолюбивым, он тоже решил развернуться на почве рыночной экономики, а там и отстроить особняк. Среди прочих предпринимательств пчеловодство особенно набирало силу. И он стал создавать товарищество. Соучредители с деньгами не устраивали, противоречили его намеченной круглой доле в 70%. Полновластным хозяином быть тоже не хотелось (рабочим надо платить зарплату), а замахнулся круто – на 200 пчелосемей!

«Набрать человек шесть – и пусть себе отрабатывают свои 30%: делают ульи, дежурят, качают мед…».

Энтузиастов искать не приходилось. На удочку заманчивого для всех капитализма ловились многие. Как говорится, куда конь с копытом, туда и рак с клешней… А чтобы легче отстаивать свои 70%, Чмыкин в соучредители ввел тещу с женой, они числились и как работники: первая – главбух, другая – секретарь.

И колесо пчелотоварищества завертелось. Старенький «жигуль» он поменял на столярный станок. Его установили в пустующем гараже одного из пчеловодов. Днями Чмыкин ездил по городу, высматривал, где бы достать доски, бруски. Ночью, посадив в «ЕрАЗик» двух-трех человек, отправлялся на разжитки: разбирали деревянные переходы через траншеи, заборы, курочили крыши на фермах, кошарах. На проданный мед Чмыкин купил четыре старых автоприцепа. Обустраивали их для перевозки ульев и на них же оборудовали подсобные комнатки: газовым резаком срезали в поле на бездействующей электролинии с металлических мачт швеллера, оцинкованные листы тоже не покупали – сняли с недостроенного ангара. Дверями, окнами разжились в садово-огородном кооперативе, там же забрали стулья, скамейки, столы… Ручная медокачка для начала у Чмыкина имелась, за небольшие деньги и водку у охраны пчелобазы раздобыл вощину. Когда пчелоферма обрела реальные черты, банк дал кредит. Для перевозки пчелиных прицепов купили самосвал.

– Выбьем участки и будем возводить терема – транспорт-то свой… – внушал пчеловодам Чмыкин. – Потом экскаватор приобретем – рыть котлованы, водопроводные и канализационные траншеи, гравий с речки бесплатно возить, его и вместо крана можно использовать…

Пчеловодство – оно как рыбалка, и многое тут зависит от удачи. Ранняя весна порадовала пасечников, вывезенные на поля пчелы начали сбор меда с цветущего рапса. Но неожиданно похолодало, а матки успели совершить посев, и пчелы собственным теплом спасали потомство. Отказываясь от подкормки, умирали от голода. Треть семей потеряло товарищество. Первой взятки не получилось. Однако цветущие липы, разнотравье порадовали результатом. Потом переехали на гречишные поля. Несколько раз на пасеки приезжал агроном колхоза.

– Ясный пень, что тоже интерес имеет… Флягу меда надо бы пожертвовать… – советовали пчеловоды директору.

– Всем давать – без штанов останешься!

И Чмыкин остался еще без половины пчелосемей. Агроном не предупредил об опылении ядохимикатами полей с самолета.

Основная выручка ушла на погашение кредита. Пророчество о будущем рае в коттедже уже не действовало. Работать вхолостую, без зарплаты, никто не хотел, нужно было чем-то кормить собственные семьи. Пчеловоды требовали свои доли. Другого выхода, как поделить пасеки, не было. Тут-то и пригодились включенные в дело родственники Чмыкина. Его любовь к круглым цифрам вновь завладела всей его алчной натурой. Долю бригады он понизил до 25%. И отстоять свое у тех было делом пустяковым.

Деля меж собой единственную пасеку, пчеловоды говорили:

– Ничего, он еще помыкает свое чмо!..

Отвоеванный самосвал бывший директор поставил под окнами Мамыриного дома. На платную стоянку пожалел денег. Отошедшие к нему три пасеки оставил у горцев на кошаре. Пообещал чабанам помочь в завозке кормов.

Осенняя ночь началась с непогоды. Заметелило. Забесилась в черном небе белая вьюга.

«Вот и надул зиму Федул», – подумала Мамыра. Она стащила с себя старые валенки. Скатала с ног со вздувшимися венами хлопчатобумажные чулки. Бережливо повесила драный пуловер на крючок вешалки. Выключила свет и, не снимая прожженного халата, залезла на железную койку под темное от старости ватное одеяло.

«Мыкал-мыкал, олух.., даже на продажу меда не осталось… – переживала, негодовала Мамыра. – А туда же, хоромы строить собрался, с павлинами-мавлинами…».

Вспыхнувшее за окном пламя осветило комнату.

Горел самосвал.

Обезумевшая Мамыра металась в метели, взывала к соседям о помощи. Люди сами выбегали на пожар. Кто-то уже поливал пенной струей из огнетушителя горящий двигатель автомашины, выплескивали ведра с водой… Наконец пламя удалось сбить.

Одна из соседок сказала, что как будто видела убегающих от машины двух мужиков, прежде как ей загореться, но в снежной мгле никого не узнала.

– Понабрал Чмомыка… всякой заразы… – охала-ахала, махала руками растрепанная Мамыра. – За что же такое несчастье на мою башку?..

– За жадность! – отпустила реплику Люська, ночевавшая у бабки.

Утром после Мамыриных проклятий по телефону Чмыкину позвонил один из бывших пчеловодов. Намекнул, мол, милиция интересуется срезанными в поле мачтами. Взвесив все, пострадалец не решился подавать на расследование о поджоге – рыльце-то в пуху. Не решился, как делал ранее, травить в отместку собак, свиней… (было очевидным, что в этой войне ему не победить).

Чмыкину удалось продать две пасеки, а вот третья застряла, а сбавлять цену не в его правилах. Чабаны несколько раз просили его помочь завезти на кошару сено. В ответ он плакался, что не снял аккумулятор, и с машиной случился пожар (во что и сам почти верил). Вместо помощи давил на жалость.

Половина средств от продажи двух пасек ушла на восстановление самосвала. И когда нашелся покупатель на третью, горцы только разводили руками:

– Твой нам ничего не вез… Наш машина договаривался, когда пасек кто-то украль…

Да, помыкал стяжатель, помыкал чмо.

6

Люська росла с непростым характером. Год от года становилось все сложнее находить с ней общий язык. «В мать суку!» – кивала Мамыра. От бабки и отца она слышала о матери как о потаскухе, бросившей собственную дочь. От ребенка тщательно скрывали Татьянины приезды. Свою мать девочка не помнила совсем, все фотографии были уничтожены, письма тоже сжигались непрочитанными. Воспитываясь под надзором ругающейся на чем свет стоит бабки, ребенок также становился грубым. В школе Люська не ладила с одноклассниками, нередко дралась. Учителя жаловались на нее, после чего девчонку ждали Мамырины маты и ремень отца. Однако домашние ее любили, баловали: покупали много невзрачной одежды, всегда вдоволь дешевых сладостей, но лакомиться ими можно было только под строжайшим контролем бабки. Девчонка хитрила: лепила из глины конфетки, оборачивала их фантиками и испытывала особое удовольствие, когда Мамыра натыкалась на муляж и с ней приключался приступ негодования. Противоречить жадности становилось для Люськи потребностью, и она не упускала случая поиздеваться над бабкой и отцом. Возьмет и выдаст покупателям: не вытрется ли на шапке подклеенный мех или оставили хоть себе-то натурального без сахара меда?

Если добавить к известному афоризму «жаднее богатых только бедные», то последние самые завистливые. Соседские девчонки не любили «богачку», обзывали «вонючкой». Кроличьи шкуры выделывались в доме, и там царил мерзкий запах, который пропитал вещи, стены и живущих в нем людей. С уходом на пенсию бабка заметно сдала, была не столь подвижна, появилась одышка. И вот как-то она рискнула, самостоятельно послала внучку за хлебом, а та возьми и купи дезодорант.

– Ишь чё, собака, удумала, – возмутилась Мамыра, пряча подальше ароматизатор, – в воздух деньги пускать!..

Когда отец женился, Люська перешла в другую школу, рядом с кооперативным домом. Из подростка она превращалась в стройную красивую девушку. Нимфетка кокетничала перед трюмо, вытягивая губки трубочкой: «Я ль на свете всех милее, всех румяней и сексапильней?» И правда: что было нескладным в ее матери, природа устранила в дочери. Отец с бабкой гадали: «И в кого такая статуйка? Не вздумала бы с такими глазищами в манекенщицах бесстыдствовать…». Одноклассницы относились ревниво, выискивая, чем бы таким уколоть. Называли старомодной, а подсмотрев в туалете на ней «бабские» трусы, подняли на смех.

– Вот станешь совершеннолетней, будешь сама зарабатывать, тогда и покупай себе эти бикини, – отказал отец дочери. Губная помада, лак для ногтей, румяна, тени тоже не для школьницы. Юбки покупались ниже колен, и Люська потихоньку, раз за разом укорачивала подол до «мини» и нарывалась на свежий глаз гостьи Мамыры:

– Мать перед мужиками трясла ляшками, и эта курва туда же…

Когда внучка мылась в ванной или гуляла во дворе, бабка проверяла ее сумочку, письменный стол, шкаф с одеждой.

– ФСБ ищет презервативы? – как-то подкралась к сыщице Люська.

– С тебя, проститутки, сбудется… – огрызнулась старуха и, уже успокоившись, вспомнила про подарок, выбранный в секонд хэнде: – Пойди вон примерь…

Вскоре внучка вышла из своей комнаты в обновке с надписью на спине: «Эту вшивую майку мне купила бабушка Мамыра», да и побежала на улицу – тешить подружек.

– Вся в мать… – отыгрывалась уже на сыне старая.

Особенно испытать проблемы с дочерью Чмыкину пришлось в последний школьный год. Понимая данную ей природой изящность, Люська становилась способной на любую выходку. Капризничала, закатывала истерики, ощущая свою власть над сверстниками, вела себя с ними надменно. Она и так-то училась с горем пополам, а тут и вообще стала пропускать уроки, не раз домой возвращалась за полночь, да еще от нее пахло табаком, спиртным. Отец опять хватался за ремень, полосовал, как в детстве. Мачеха заступалась, находила подход. На каникулах свозила падчерицу в Москву, Питер…

Худо-бедно, а школу Люська закончила. Вузы, что теперь стали университетами да академиями, отец сразу отверг, коммерческое обучение в них казалось слишком дорогим: «Пусть довольствуется новоиспеченным институтом. А юрфак он всегда в престиже, главное «корочки» были б». Не раскошелился «папик» и на приличную одежду: шубу девушка носила сшитую из кроличьих шкурок, съеденных молью, и от жесткости та громыхала словно жесть. Хотя Люська теперь все покупала себе сама, но на ограниченные деньжата красивые бикини и грации не очень-то приобретешь, как у других студенток из бедных семей. Она изворачивалась, выпрашивала как бы на всякие там институтские сборы деньги у бабки. Старая звонила сыну, и оказывалось, что отец ей уже дал деньги.

– Ох, бедовая, скурвишься… – охала Мамыра. – Вот исполнится… Вот станешь сама зарабатывать – тады и живи, как хошь…

И заветный рубеж совершеннолетия наступил, Люська потребовала самостоятельности:

– Буду жить в доме с любимейшей бабаней, в своей комнате, с изолированным входом… и личной жизнью!

– Вот окончишь институт… будешь сама…

– От винта! Свои права я знаю – не весть где учусь, – перебила отца дочь, – или сегодня же уйду на квартиру.

– На какие такие шиши? – усомнился отец.

– Буду шинковать капусту с сетевого маркетинга…

– С чего, чего? – не поняла бабка.

– Я уже распространяю косметику, парфюмерку.

Отвалившись в кресле, Люська закинула ногу за ногу, оголив бедра. Впервые открыто закурила тонкую сигарету:

– Господа присяжные, прошу надеть памперсы!

7

Смена прошла без происшествий, все подкачки работали, на магистралях нигде ничего не прорвалось. После доклада директору горводоканала диспетчер намекнул насчет лицензионности, естественно, за определенный интерес. Переминаясь с ноги на ногу, он не пропустил ни одной самой скрытой гримаски на лице начальника, не уловил какого-либо недовольства, отрицания. И вот ответ: «Подумаем» – с одобрительными нотками в голосе… «Дельце должно б вырулить…».

Весна, утро, солнце – и он, такой находчивый и ловкий предприниматель. Настроение – зашибись! «ЕрАЗик» лихо катил по городу, выписывая повороты с одной улицы на другую. Чмыкин заметил на тротуаре блондинку в мини-юбке. Нажал на клаксон. Бросив взгляд на дорогу, девица брезгливо отвернулась от рухляди на колесах с плешивым водилой.

– Первый секс города! – отпустил реплику сидящий справа с узкими усиками Дёгтев – старший в бригаде.

Иронию шеф воспринял как комплимент и, еще выше задрав нос, снова посигналил очередной девице:

– Ух бы дал жару!

– Да еще б согласилась за стакан семечек… – сыронизировал бригадир. Трое рабочих за перегородкой фургона рассмеялись.

Ответить на насмешку Чмыкин не успел. Его широкие ноздри напряглись навстречу ветерку, доносящему столь знакомый, родной запах:

«Каналья!»

О, сортирное зловоние! Кому отвращение – а кому адреналин в крови. Уже скрипят тормоза и глаза рыщут по зеленому газону, находят еле прилепленный к плите канализационный люк и вот уже зачарованно смотрят на это «чугунное солнце», руки поправляют на шее засаленный узел галстука, физиономия в автомобильном зеркальце так и сияет радостью, в унисон бьется в груди сердце: «Прелесть, какое малолюдное место! Дождется душа ночи – один удар кувалды – и штука в кармане! Еще бы тот, судьбоносный, на трассе найти…».

Переулок, где вели канализацию, находился в верхней части города. Как и сотни других, он застроен частными одноэтажными домишками в 50-е годы прошедшего века. По обе стороны гравийной дороги деревья: ясень, раскидистые акации, пирамидальные тополя, цветущие фруктовые. Канализационная трасса прижимается к ним с левой стороны проезжей части. Переулок заканчивается небольшим пустырем с оврагом. Когда-то на его месте была глинобитная шерстомойка, которая имела канализационный отвод. Теперь здесь выстроен дом из красного итальянского кирпича, с пластиковыми фигурными окнами, крышей из ондулина. Но зависти у Чмыкина строение не вызывало: из-за мансарды второй этаж считал неполноценным. Здание стояло без внутренней отделки, и хозяин предоставил цоколь под бытовку рабочим-канализационщикам. Там же, за временным деревянным забором, находились «Беларусь»-экскаватор и «ЗиЛ»-самосвал.

– Трассу тянуть нечем, – надевая рабочую спецовку, напомнил Дёгтев, – трубы только две и нет арматуры – заливать верха колодцев.

После ухода рабочих на улицу Чмыкин юркнул во вторую половину подвала. Вытянул из-под досок два длинных металлических прута. Через минуту он уже резал их переносным электрорезаком.

– Совсем опупел! – возмутился чернявый и сутулый тракторист Гошка. – Пустили как людей, так надо нагадить…

– На то оно и чмо, – бросил Дёгтев.

Трактор выехал за ограду и вслед за ним вышли рабочие с лопатами, Чмыкин перенес распиленную арматуру в «ЕрАЗик», чтобы потом выдать как привезенную из дома.

Объехав экскаватор, он вышел из автофургончика:

– Постарайтесь, Сашок, найти старый колодец. Нюхом чую: должен быть где-то здесь…

– О чем он так с тобой лебезил? – спросил белобрысый и щербатый Пашка. – Не дает покоя очередной ржавый люк?

– Угадал, – ответил Дёгтев.

Сразу поехать на базу за асбоцементными трубами Чмыкин не решился. Неделю назад оконфузился: загружал в фургон трубы, да и засунул в них еще несколько для дворовых врезок. Подвело сцепление – машина с места двинулась рывком, и тонкие трубы высунулись. Продавщица заметила, погналась за автомобилем…

Чмыкин решился снова поехать на ту самую дешевую базу: «Так уж и быть, потрачусь на бабу…».

Он объехал несколько магазинов, и нигде, как на прошлой неделе, шоколадные плиточки по три рубля не попадались, все были на 20-30 копеек дороже: «Не покупать же ей “Чупа-чупс”?».

После очередного магазинчика он завел машину, но не тронулся с места, соображая: «Что бы ей такое трехрублевое купить?..» Озадаченно уткнулся головой в руль, но тут же спохватился: мотор попусту жжет бензин – и выключил зажигание.

В поле его зрения оказалась бабулька с ведерком и с кулечками. Стакан семечек стоил ровно три рубля! Весеннее настроение снова вернулось к Чмыкину.

Высокие пестрые облака лишь слегка закрывали солнце, да и то ненадолго. Безветренно, и все же нет-нет да донесется аромат цветущих деревьев. Блуждающий ветерок налетит на абрикос с широкой кроной, прогнет ветви с буйной листвой, да и кончится. Тепло – за двадцать градусов по Цельсию. Погожий день оживил переулок: возвращающиеся с занятий школьники останавливались около трактора, наблюдали за ловкой работой экскаваторщика; жильцы, свободные от работы, заглядывали в траншею и с удовлетворением отмечали близкое окончание работ. Пенсионеры же выражали недовольство тем, что они оплатили за люки с крышками по полной цене, а ставили ржавые, половина из которых извлечена из проходящего рядом старого канализационного отвода.

Гошка открыл заднее стекло кабины экскаватора, сутулясь закатал рукава комбинезона. Копая траншею, он отчетливо видел слой гравия, зачерпывал его с особой осторожностью и ссыпал в отдельные кучки, чтобы потом пустить для замешивания бетона – грех не использовать подручный материал.

«Гидравлике приходит конец…» – подумал экскаваторщик, наблюдая, как из цилиндров стрелы подтекает жидкость.

Другие рабочие в рубашках докапывали лопатами в траншее яму под колодец. И когда она была готова, Дёгтев дал знак трактористу ехать за «кольцом».

Но от земли бетонное изделие не оторвалось. Гошка выбрался из кабины трактора дополнить гидравлику маслом:

– Заливаем дерьмо, вот и разъедает сальники, только технику гробим…

– Пора б привыкнуть, – ответил Дёгтев, – скупой платит дважды, жадный трижды, ну а Чмомыка десять раз переплачивает…

Прицепленное тросом к куну кольцо Дёгтев усаживал на дно ямы, находясь по грудь в траншее, двое рабочих направляли, подталкивали его сверху руками и ногами. Когда оно село на место, Гошка отъехал на экскаваторе в конец переулка. Развернувшись задом к траншее, продолжил копку.

Василий, толстячок лет тридцати, и белобрысый Пашка замешали в железной бадье бетон. Дёгтев проверил уровнем наклон трубы, проходящей через колодец. Затем забетонировал дно.

– Если сейчас не появится Чмомыка с жратвой, я наполню желудок водярой, – сверкая щербатиной, выдвинул ультиматум Пашка.

– Сам знаешь, – просипел Василий, – пока он не объедет с десяток магазинов, не сожжет литров десять бензина, не найдет, где колбаса на пять копеек дешевле, ждать бесполезно…

8

– Не нашли колодец? – первым делом после возвращения спросил Чмыкин.

– Как видишь.., – развел руки Дёгтев.

Пока рабочие выгружали арматуру, трубы, Чмыкин измерил шагами прокопанную траншею, затем прошагал до конца переулка. Толстячок Василий, тоже вышагивая и подтягивая штаны, скопировал шефа. Надо заметить, Чмыкин старался идти в ногу со временем. Костюм на нем двубортный, правда, из самого дешевого серого материала, рукава на локтях вытянулись пузырями, брюки под коленями сморщены… но при галстуке. Назад он шел с задранным носом, явно любуясь собой.

– Видуха – застрелись! – бросил Гошка.

– Кагай шестидесятых годов, – дополнил Дёгтев.

Долго шеф не задержался. Садясь в драндулет, велел во что бы то ни стало найти старый люк.

– Глыбже не ройте – ширше… без меня не заваливайте… Я в налоговую.

– Под кодовым названием «на диван», – съязвил Дёгтев.

Шеф бросил злой взгляд на бригадира. Этого рабочего он не любил, даже ненавидел, тот постоянно издевался, насмехался над ним, словно рентген, высвечивал все гнилые закоулки его души. Тридцатилетний Александр Дёгтев имел за плечами культпросветучилище, политехнический институт и заочно окончил еще факультет менеджмента. До прихода в бригаду был директором коммерческой фирмы.

Чмыкин постоянно хитрил, соблазнял рабочих строительством особняков: «Этот заказ у нас малоденежный, а вот уж очередные… И чего тогда прозябать в тесноте… так что приглядывайте участки, рисуйте проекты…».

Первым, кто не клюнул на его миф, оказался Дёгтев. Прожигая своими ядовито-въедливыми глазами, подергивая ехидно усиками, так и ошпарил:

– В это наперсточничество я не играю. А коттедж у меня уже есть: с сауной, бассейном, солярием…

– И с павлинами-мавлинами?

– Да путаются под ногами…

– А че с лопатой идешь работать? – удивился Чмыкин, принимая новенького.

– Да так… блажь – доказать, что и с лопатой не пропаду… проветрить мозги от проблем, разборок…

Но было и другое обстоятельство, заставившее бывшего коммерсанта устроиться рабочим. Когда он проводил канализацию к своему особняку, пришлось поискать, кто бы сделал это. Ниша оказалась далеко не заполненной, и ему, после ликвидации собственной фирмы, захотелось изучить это дело.

Сей факт, что его работник имеет особняк, Чмыкин переносил с болезненной завистью. А когда Дёгтев приезжал на работу на представительском «БМВ», у шефа перекашивало физиономию. И он попытался поставить своего подчиненного на место, а заодно и извлечь собственную выгоду.

– Я оставлю бабки – привезешь цемент…

– Если ты имеешь в виду мою бэху – то обломись, не сарай!..

Как бы сильно ни ненавидел работодатель Дёгтева, но расстаться с ним не мог. Он лицо бригады: всегда коротко подстрижен, в чистеньком спецкостюмчике, разговаривает без матов, настоящий тебе евроарбайтер, единственный непьющий, на кого можно положиться, аккуратен, дотошен. Вся трасса проложена под его руководством. Все низы и верха колодцев забетонированы им лично. Волноваться, что в растворе будет мало цемента или замешан вместе с землей, не приходилось. Работать плохо Александр не мог. Чмыкин признавался себе, что сам уже работу не тянет: утром раньше десяти часов на трассу попасть не может, поэтому все организует бригадир. Во время своих дежурств в горводоканале он полностью полагался на Дегтева, а то и мог устроить себе выходной в любой момент.

Было одно обстоятельство, которое чуть-чуть сглаживало превосходство образованного рабочего над ним, а попросту он обманывал себя: «Дегтев нечистый…». А подметила это Мамыра. Как-то Чмыкин и Александр грузили в самосвал водопроводные трубы, что были укрыты в огороде материнского дома. Снег только что сошел, и земля прилипала к туфлям. Шеф отыскал для работника старые калоши. Они оказались довольно просторными, болтались на ногах, и носки, перекручиваясь пятками на подъем, вызывали у Александра раздражение. Подергивая усиками, он после каждой ходки поправлял их.

– Ну какой щепетильный.., – раздраженно буркнул Чмыкин. – интеллигент сраный…

– Не видишь, что нечистый… – определила Мамыра. – Колдун – вот и крутятся носки на ногах…

9

Старый канализационный колодец ковш экскаватора зацепил под конец рабочего дня. Гошка пару раз царапнул его по верхушке. Василий и Пашка откопали лопатами люк. Дёгтев осмотрел старое кольцо с крышкой:

– Такое дерьмо я людям монтировать не буду – местами насквозь проржавело…

– Чмомыка и не такие ставил, – уточнил Гошка.

– На фиг оно сдалось… халявой ему бабки делать… Столько времени переведешь, пока хоть чуть очистишь… – по единодушному согласию бригады, придумали версию, что старый колодец найти не удалось.

Чмыкин заехал навестить мать и дочь. Когда подъехал к дому, Люська вышла из калитки с высоким модно подстриженным парнем.

– Никак жених? – спросил отец, провожая того взглядом.

– Дистрибьютор!

– Как с институтом?

– Стоит на месте.

– Навострилась куда?..

– На неделю в Сочи – расслабуха от учебы… Не пугайся, капуста своя…

Он внимательно оглядел дочь: расстегнутый шикарный белый плащ, модные туфли на высокой шпильке и короткое кожаное платье, по его оценке, стоили немалых денег. «Откуда появилось столько золота: перстень, кольца, сережки, крестик на цепочке?.. И за какие такие шиши сама купила японский телевизор, видик, музыкальный центр, провела телефон?..»

– И что же это за такое прибыльное распространение косметики? – усомнился отец.

– Работать надо уметь! Главное – клиента раскрутить по полной!..

– Ну, коли так…

После общения с дочерью Чмыкин зашел в комнату матери.

– Соседка вот вычитала, что в нашем городе первую канализацию провел наш однофамилец, – подала сыну газету Мамыра.

Статья произвела на него необычайное впечатление. И он причислил дореволюционного инженера-строителя к истокам своего рода (непременно, дворянского).

На следующий день шеф приехал на трассу с чувством человека, принадлежащего к имущему классу. Такие, как он, теперь определяют жизнь, диктуют людишкам ее условия. Он тоже «рулила времени» и свой руль держит крепко. Таков пасьянс сложившейся действительности. И в этом раскладе он – субъект особенный. Хозяин! А какие его родословные корни!..

К бригаде работодатель шел важно, с газетой в руке. Повязанный коротко широкий галстук, купленный Мамырой в «Секонд хэнде», никак не сочетался с двубортным дешевым пиджаком. (Такие «ошейники» пару лет назад были в моде у дам пенсионного возраста). Чмыкин небрежно здоровался с жильцами, демонстрировал себя супероригиналом. Комизм видухи усиливался зачесанными с одного бока на другой по плеши волосами.

– Никак с Цветного бульвара? – отряхивая спецовку, подковырнул Дёгтев.

– А где у нас такой?

– Это в Москве… там цирк с клоунами.

Настроение шефа было испорчено, он сунул газету в карман пиджака. Спросил:

– Не нашли люк?

– Думали, он тут вот, – потоптался Александр по заваленному землей старому колодцу, – столько соляры спалили…

Последние слова для шефа – что иглы под ногти:

– Видите, нету – не ройте…

Чмыкин измерил шагами оставшееся до конца переулка расстояние. Снова газета оказалась у него в руках.

– Тута статья о первой канализации в городе, – начал он, – самое интересное: ее провел мой прапрадед. Мамыре бабка перед смертью поведала шепотом: при коммуняках-то было опасно вслух говорить про то, что наш предок был городским инженером… за это ему был пожалован княжеский титул…

В этот момент дамочка в джинсовом костюмчике и кепи остановилась перед преградившими ей дорогу трактором и двумя рабочими.

– Бабу пропусти! – потянул за рукав толстяка Василия шеф.

– Я не баба! – возмутилась прохожая.

– Гермафродит, что ли?… – не понял Чмыкин.

– Я женщина!

– Тады извиняй…

– Да-а, порода из вашего сиятельства так и прет! – прыснул Дёгтев.

10

Прежде чем оставить бригаде деньги на обед, шеф в который раз обошел вокруг дом в конце переулка, любуясь красным итальянским кирпичом, крышей из ондулина, подумал: «Вот бы вместо мансарды тут был второй этаж…». Спросил у Дёгтева:

– А трудно тебе далось строительство коттеджа?

– Да, собственно, идиотской мечтой об особняке я не страдал, – начал в ответ Александр. – С начала перестройки мотался челноком в Китай. Там случайно встретился с одним их бизнесменом. Он занимался удобрениями. А у нас здесь свой комбинат стоял из-за отсутствия заказов. Я и создал посредническую фирму. И пошло-поехало. За месяц несколько вагонов отправляли. Китайцы деньги перечисляли по предоплате, на аккредитив, нам свои вкладывать не приходилось, искали, куда прибыль девать – покупали иномарки, недвижимость. Все получилось само собой. Как негаданно появился китайский сбыт, так неожиданно и лопнул…

– Мыкаешь, мыкаешь – и фиг тебе под нос, а не особняк…

Дёгтев несколько поколебался, прежде чем ответить шефу. Данный бизнес его захватывал, и он примерял его под себя: как бы сам повел работу. В то же время ему казалось не совсем приличным перехватить деятельность у своего работодателя.

– Дело не в этом – просто в нужный момент надо быть предпринимателем и создать команду единомышленников, – заговорил Дёгтев, давая карт-бланш хозяину. – У тебя на очереди три улицы ждут канализации. Возьми в аренду еще технику, заинтересуй работяг, на каждый участок поставь лидера с зарплатой тысяч в шесть – и пусть расшибаются в лепешку…

– Шесть тысяч за трассу вполне годится, – согласился Чмыкин.

– В месяц!

– Рехнулся, у меня самого только на 30% будет больше…

– Да-а, барыгу в тебе не убить… Сам не осилю и другим не дам… С трех-то участков имел бы плюс 90%… А коттеджик ты можешь построить, если продашь квартиру, материнский дом…

«С одной стороны, можно было бы, – прикинул Чмыкин, – а с другой – я при галстуке, павлины-мавлины – и Мамыра с матами…».

Денег, оставленных шефом на обед, хватило на полкило колбасы, булку хлеба и два литра молока.

– На яйца вареные и булочки зажал, – просипел толстячок Василий.

– Восполним калории двумя бутылками водяры, сейчас за мешок цемента принесут… – сверкая весело щербатиной, поведал белобрысый Пашка.

– Больше одной не пьем! – постановил Дёгтев.

На следующий день тоже компенсировали урезанный паек: продали асбоцементные трубы. А после рабочего дня все остались делать дворовую канализацию. Копали траншею втихую, чтобы шеф не знал. Ранее за такие работы он две трети денег забирал себе, а вместо участия мерил шагами выполненную работу.

Единственным долговременным работником Чмыкина был сутулый и костистый Гошка. Тракторист, зная скупердяйство шефа, зарекался впредь не иметь с ним дела и – не мог без него. В других местах он залетал по пьяной лавочке, и у него отбирали водительские права. А Чмыкин экскаваторщиков с удостоверениями не брал, пользуясь этим, платил мизерную зарплату. Рисовал в перспективе коттеджи, обещал за работу хорошие деньги: «Месяца за полтора сделаем…», а реально выполняли за три-четыре. Вместо особняков следовали разборки, которые заканчивались набором новых людей. Ушедшие закладывали бывшего работодателя дорожно-патрульной службе, что там-то работает экскаваторщик без прав, а сама работа ведется без лицензии, что через дорогу сделан подкоп, и асфальт в один прекрасный день провалится. И жмот намного больше тратился на штрафах, давал взятки ментам.

– А чё, собственно, мы делаем себя лохами, – после укладки в траншею труб почесал Гошка свою черноволосую голову, – прибыль за трассу надо поделить всем поровну.

– Тут ты не прав, – возразил Дёгтев. – Это его бизнес, и им вложены деньги: в свидетельство предпринимателя, в лицензию, в самосвал, в экскаватор, налоги надо платить…

– Техника давно окуплена! – завелся Гошка. – Экскаватор он купил, когда нам подвернулся заказ на километровую канализацию. После ее завершения он все деньги, потраченные на трактор, вернул и, как бугор, себе зарплату намного больше насчитал, а соляры сколько приписал…

– В таком случае ты должен быть его компаньоном, а не наемным, – заключил Дёгтев.

11

В воскресенье Чмыкин снова дежурил в диспетчерской. Солнце едва пробивалось сквозь мрачные тучи. Порой налетал ветерок, трепал листву, срывал седину с одуванчиков, поднимал пыль с асфальта.

В полдень позвонил Дёгтев: у экскаватора полетел гидронасос. Александр предлагал до следующего дня прервать работу. Шеф не согласился и велел дождаться его.

Диспетчер, как и прежде, в выходные дни рискнул покинуть дежурство. Он объехал несколько магазинов, торгующих запчастями, но механизма хотя б на рубль дешевле первого попавшегося нигде не находилось.

Когда он приехал к переулку, на трассе никого не было. Но вскоре у одного из дворов Чмыкин заметил обнявшего столб Пашку.

– Опять нажрался!

– У-гу, – промычал тот.

– А где остальные?

– Там… во дворе… шабашат…

От злости Чмыкин готов был лопнуть:

– Что за самодеятельность?! Кто позволил?!..

– Не ори, – спокойно ответил Дёгтев. – Дворовых работ полно. Если поделить на каждого, то мы своей квоты ой как не выбрали, технику твою не используем, трубы, цемент, инструмент – хозяйские…

Чмыкин замолчал. Портить отношения с бригадой в конце трассы было не в его пользу:

«Ничего, они еще получат расчет…».

– Так и не нашли люк? – затаив недоброе, спросил он о волнующей его халяве.

– Никак нет! – ответил Гошка.

– Я же наказывал без меня не заваливать…

– Сам знаешь: оставь траншею незасыпанной – обвалится, переломает трубы … – нашелся с ответом Дёгтев. – Бережем каждый твой драгоценный рублик…

Однако подозрение, что его накалывают со старым колодцем, у Чмыкина осталось, и он взял лом.

«Солнце ты мое, ржавое… выстраданное светило… светоч моих потуг, – простукивал он бока засыпанной трассы, – самым копеечным лучиком покажись, дай сбыться мечте…».

В расстроенных чувствах он оглядел траншею с неуложенными канализационными трубами. Ее стороны вырисовывали земляные породы: сначала шел насыпанный гравий, потом самый толстый слой – чернозем, после него желтоватый суглинок, переходящий в красно-коричневую глину. В некоторых местах ковш экскаватора выхватывал лишку, и в ямках блестела вода. Отвал по боку траншеи перемешал кусками все породы, сделал из них кишмиш. Такая землица никогда не улучшала ему настроения. Другое дело «археологический слой», как он называл встречающиеся в земле кирпичи от старых зданий, глиняные черепки и прочие предметы старины. Сердце так и замирало в надежде когда-нибудь наткнуться на клад. Но сейчас главным кладом его жизни был старый, ржавый канализационный люк!

Когда диспетчер вернулся на дежурство, его поджидала группа людей во главе с директором горводоканала. Среди них он узнал дежурного электрика с подкачивающей станции горбольницы, оттуда же несколько человек в белых халатах.

Случилось то, что и должно было произойти. На подкачке вышла из строя водяная помпа. В хирургическом отделении шла операция. Впервые применили поступивший из-за границы аппарат «искусственная почка». Он-то и остановился без воды. Электрик звонил диспетчеру, чтобы тот переключился на резервную станцию. Но телефонную трубку в диспетчерской никто не взял. Аппарат, обеспечивающий жизнедеятельность оперируемому, сгорел. Жизнь больного оказалась под угрозой. Медики позвонили главврачу, тот по домашнему телефону нашел директора водоканала и обрушил на него град обвинений.

«И надо же, все неприятности произошли за какой-то час моего отсутствия, – сокрушался в душе Чмыкин, – купи я сразу этот несчастный насос и не ищи ржавый люк, все было бы на мази…».

– Умрет пациент – пойдешь под суд, – кричал на диспетчера директор. – За сгоревший аппарат заплатишь!.. Считай себя уволенным…

Снова мечта Чмыкина об особняке с павлинами-мавлинами отодвинулась в необозримое будущее. В случившемся Мамыра обвинила Дегтева:

– Он, нечистый, наколдовал. Когда-то таких на кострах жгли. Теперя столько заразы развелось, жить жутко…

Суда бывший диспетчер избежал – больного все же спасли. А вот со сгоревшей «искусственной почкой» пришлось горя помыкать. Сколько походил за главврачом, пока уговорил его не покупать новый аппарат, дать возможность отремонтировать за свой счет.

«Пятнадцать тысяч рублей – это в десять раз меньше, чем намеревалась горбольница выставить штраф водоканалу… – подытожил бывший диспетчер. – Ужму зарплату… Жильцам переулка придумаю какую-нибудь доплату…».

Пока заканчивали канализацию, Чмыкин ныл, что ему придется сунуть мзду за сохранение лицензии, что вместо ненайденного люка пришлось покупать кольцо с крышкой у алкашей аж за пятьсот рэ.

– Не пыли амброзией! Украли они тебе за стольник, сегодня опять предлагали… – вывел шефа на чистую воду Дёгтев. – Кстати, с жителей ты уже взял по штуке за люк, а если учесть все ранее откопанные и краденые – наварился больше чем на двадцать тысяч…

12

Всех дел на канализационной трассе оставалось на несколько часов. От жителей переулка бригада узнала, что деньги за работу собраны с людей полностью.

– Чё, Сашок, не начинаем?.. Давай, Гошенька, запускайся, последний бой…

– Сашенька, Гошенька… – ты это сладкоголосие бросай, – перебил Чмыкина Дёгтев. – Бабки на бочку, а за нами дело не станет!

– Нет проблем! – раздал приготовленные конверты с зарплатой шеф и застыл в напряжении.

– Пятьсот рублей недополучил! Мне три штуки положено, а тут… – возмутился первым Пашка, пришедший на трассу позже остальных.

– А прогулы…

– Я их отработал… помогал тебе ремонтировать «ЕрАЗик»…

У Дёгтева из полагающихся шести тысяч не хватало тысячи рублей.

– И это все, – спросил он, – за четыре месяца?

– Из-за влета с горбольницей сам остался на бобах… – подтягивая на плоский зад брюки, оправдался Чмыкин.

– Влетел по своей жадности – тебе предлагали приостановить работу на день, пока дежуришь… – доказывал Дёгтев. – Я, например, когда лопнула моя фирма, продал дачу и расплатился со всеми работягами, они по сей день не знают про то… Просто надо быть предпринимателем…

– А кто мне компенсирует дворовые вводки, что сделали без меня?

– Бери лопату и компенсируй, а не меряй чужую работу шагами! – сутулясь и вышагивая на костлявых ногах, передразнил Гошка.

Спорить дальше с Чмыкиным оказалось бесполезно, от круглой прибыли в 70% отступать не в его правилах. Да и чего ему, работодателю, церемониться с пролетариями – гегемонии у них больше нет. А у него должны быть железная воля – раз! жесткий характер – два! – на то ему и дан «руль», рулить подневольными…

– Докончат другие! – хлопнул дверкой хозяин и резко сорвал с места авто. – До свидания, гуси!

Бригада зашла в бар. Дёгтева терзали сомнения насчет создания такого же собственного предпринимательства, справедливо ли поступит по отношению к Чмыкину. Вскоре успокоился: карт-бланш тому предоставлял, советуя, как надо вести дело.

Взяв пиво с вяленой рыбой, бригадир покликал:

– Гуси, гуси!!

– Га! Га! Га! – отозвались остальные.

– Желаете ль, чтоб «чмомыки» не мешали рыночной экономике?

– Да! Да! Да!

Холодно – цветение черемухи в разгаре – не ошиблась примета. Его величество циклон пожаловал. Пасмурно с самого утра. Ветер сквозит и сквозит. Пошел бы дождь: после него погода, как правило, меняется, проясняется. А тут не капает – зябко…

Чмыкин привез доканчивать трассу нового экскаваторщика и еще двух мужиков. Они вышли из «ЕрАЗика» с помятыми от бодуна физиономиями и ежась от холода. Прежние рабочие стояли в конце переулка.

– Что это за саквояж сегодня у Чмомыки? – кивнул на бывшего работодателя Пашка.

– Чемоданчик управления всей канализацией страны! – отпустил реплику Дегтев.

Шеф провел новеньких во двор строящегося дома к экскаватору, демонстративно не обращая внимания на прежнюю бригаду.

– Давай, Ванечек, заводи… – похлопал он тракториста по плечу.

Тот открыл дверцу кабины:

– А где руль?

Шеф бросился к экскаватору, но в следующую минуту услышал за спиной стрекочущий звук. Обернулся и тут же увидел мужчину с телекамерой. Тот спешно снимал происходящее.

– Руль мы взяли в качестве недоплаченной зарплаты… – одетый презентабельно в фирменный рабочий костюм комментировал Дёгтев.

Чмыкин кинулся на телеоператора, но перед ним вырос верзила с нашивкой на рукаве: «Охранное агентство».

Женщина-корреспондент расспрашивала у отстраненных про сметную стоимость трассы, сколько отводилось средств на налоги, на фонд зарплаты, о недополученных деньгах.

– Лично меня он кинул на тысячу… И мне столько же скрысятничал… – по очереди отвечали рабочие. – Восемьсот… Пятьсот…

Когда джип с надписью «Телевидение» переехал в начало переулка, Чмыкин неестественной походкой приковылял к Дёгтеву:

– Ну-у, до-о-плачу я вам, только с телевидением…

– Прикольное зрелище гусям дороже-с, – отверг бывший бригадир. – Мерси!

Проходивший мимо высокий, с модной прической парень поздоровался за руку с Дёгтевым, и они отошли в сторонку. Чмыкин узнал знакомого дочери, которого она назвала дистрибьютором.

– Что за тип? – спросил Гошка, когда Александр вернулся назад.

– Сутенер… сегодня приехал из Сочи… возил проституток на съемку порнофильма…

13

Дома Чмыкин застал дочь только вечером. От негодования его лицо с раздувающимися ноздрями кривилось, ему не хватало воздуха. Когда он вошел в комнату, Люська лежала на диване, нажимала на кнопки пульта.

– Курьезный случай произошел в нашем городе, – рассказывал телеведущий на одном из каналов, – рабочие, строившие канализацию, недоплаченную зарплату взяли рулем…

Далее шли не известные ему кадры, какая-то демоническая аллегория: рабочие бригады перебрались в палисадник, под цветущий каштан. Толстяк Василий, не выпуская изо рта сигареты, вдавил в землю тракторный руль. Черноголовый и сутулый Гошка приделал поверх него картон. А белобрысый Пашка, сверкая щербатиной, выставил на импровизированный стол бутылку водки, закуску..

– Наш бригадный тост, – подергивая усиками, поднял стакан Дёгтев: – Идет девушка по улице и слышит позади себя шаги. Обернувшись, она обнаруживает красивого парня. Думает: «Сейчас молодой человек познакомится со мной…».

Вдруг шаги стихают. Девушка снова оборачивается – а сзади нет никого…

Так выпьем же за то, чтобы Чмомыка больше не воровал канализационные люки!

– Какой классный сюжет с рулем! – залилась смехом Люська.

– Твое сочинское кино куда изысканнее!..

Дочь спрыгнула с дивана:

– Вот и хорошо, что уже знаешь… я все не находила, как похлеще тебя стегануть этим… Теперь смотри вторую серию, где главная героиня твоя дочь… – включила она видик.

На экране телевизора заскользила по морю белая яхта. На палубе два голых армянина раздевали Люси: на пол падало нижнее белье… Она комментировала:

– Этот бюзик стоит двести баксов… Трусики «танго» – сто пятьдесят зеленых… Грация сто… Правда классно смотрятся на раскоряченных ногах кружевные чулочки!..

– И ка-а-к да-а-льше-то с этим будешь жить?.. – прохрипел Чмыкин.

Выключив телевизор, Люська бросила пульт на диван:

– Со словами «проститутка», «курва» я выросла. Ими ты и Мамыра обзывали мою мать, меня. Они заменили мне отнятое материнское тепло. Среди своих сверстников я считалась богачкой и всегда была объектом насмешек. Семейная кубышка пухла от денег, а одежда мне покупалась самая дешевая, срамная, постоянно мне тыкали: вот будешь сама зарабатывать… Расти я в бедной семье, где радуются каждой вещичке, не обзывают непристойными словами, я была бы совсем другой… То, чем я сейчас занимаюсь, постыло. Постылым мне стало все: ваша квартира, дом, ваша жадность. Как я буду жить?.. А как ни в чем не бывало. Ты сейчас увидел не меня, а мой протест против вас…

Люська все говорила, говорила, каждое ее слово, точно удары молота, отдавались в голове Чмыкина. Еще вчера жизнь подогревала его особой энергетикой, тешила мечтой об особняке с павлинами-мавлинами. Еще вчера, пышущий силами сбитень (исключительно для здоровья) уплетал пучки зелени, хватал за «хвост» нагнувшуюся жену, громыхая с подпрыгиванием, портил воздух. А сегодня «каналья» так насмеялась над его «рулем жизни», вдавила его в землю. Он смотрел тусклыми глазами отрешенно в никуда. Выручавший в самых разных ситуациях язык немел…

Похоронили Чмыкина в самом простеньком гробу. Семейная традиция дешевизны была не нарушена и в единственном венке, и в скудно накрытом поминальном столе. Через год родные поставили памятник на могиле тоже недорогой – из железобетона.

Однако что-то не давало покоя усопшему, и его призрак стал посещать во сне близких, знакомых. Снился он с лопатой: все копал, копал… И когда его спрашивали, что ищет, отвечал: « Дёгтев знает…».

Знакомые и родные покойного звонили Дёгтеву домой, в офис, где тот стал директором учрежденной им сантехнической фирмы. Обвиняя бывшего бригадира в присвоении чужого дела, Мамыра обзывала его колдуном. Снять порчу с супруга просила Вероника, во что абсолютно не верила Люська. Достал призрак своими поисками Гошку, Василия, Пашку. Привязался и к самому Дёгтеву…

Прошло полгода. Снова наступила весна, снова цвели деревья и снова, отцветая, падали наземь лепестки: красные, желтые, белые… Призрак умершего уже никого не беспокоил. На Пасху Вероника, Мамыра, Люська и приехавшая за ней Татьяна навестили могилу Чмыкина. Успокоившиеся черты лица на портрете памятника выражали блаженство и покой. Некогда тревожные глаза умиротворенно смотрели на вмонтированный в гробницу канализационный люк.

НЕ ЯГОДА БЕЛЕНА

(Весна в феврале)

1

Через оконные стекла небо кажется однотонным, облачность выдает солнце, пробивающееся пятном. Внизу же белым-бело. Снег облепил ветви деревьев, шапками свисает с заводских крыш, счищенный с асфальта кучится на газонах.

В диспетчерской тепло поддерживает электронагреватель, спрятанный от глаз энергетиков. Душно. Надо бы проветрить помещение, но сидящая у окна Федора не разрешает открывать форточку, так как страшно боится сквозняков и простуды.

«Когда?.. Когда же?.. – глядя на нее, ожидает чего-то такого новая плановичка Любовь Васильевна. В этот известный только ей вопрос она больше никого не посвящает. Просто ждет, когда это «когда же» прорвется из уст старшего диспетчера.

– Техномид выбрали до конца месяца… Не знаю… У вас есть технолог, ищите, где идет перерасход, изменяйте нормы… – поругавшись с начальником ЦЭТИ – цеха электротехнических изделий, Федора нервно принялась накручивать на палец рыжую засаленную прядь волос. С ее рябого взволнованного лица постепенно сошли красные пятна. Она поднялась со стула, потянулась и мужиковатой походкой вышла из диспетчерской.

Бормета, пятидесятилетнего коренастого руководителя ЦЭТИ, она застала в литейке, когда тот, надув щеки, с замом, технологом и мастерами совершал обход производства – «с шашкой наперевес» – так называли сие действо в вверенном ему коллективе.

Один из термопластов-автоматов который день был неисправен, и цеходержец накинулся распекать своего зама:

– Когда-нибудь он заработает? Или уже не стоит назначать сроки?..

– Снабженцы никак не приобретут насос.., – оправдался Пуншин.

– И век не купят, коль давать им спокойно жить!

Наезд начальника цеха на зампотеха почему-то разозлил Федору: «Как можно ругать человека, который только-только входит в курс дела…».

Она ехидно шарила глазами по участку с работающими литейщиками – искала повод для того чтобы ответно спустить на обидчика «Полкана». Наконец на глаза попались отлитые «москвичевские» распределительные крышки:

– Кто позволил гнать сверхплановую продукцию?! У вас не только техномид закончится…

– Сбавь тон! – превратился из желтолицего в краснокожего начальник ЦЭТИ. – Делаем по распоряжению Укусова…

– Тогда добивайтесь увеличения плана, изменения лимитов…

– На это есть ваш производственно-диспетчерский отдел, – бросил Бормет.

Не шла, а летела куратор назад: не терпелось отыграться на новой работнице. Любовь Васильевна была ее мозолью. Раздражало то, что та имела ученую степень: как же, кандидат наук. (Хотя на заводе прибавки к зарплате никакой). Злило, что она всегда сдержанная, не сквернословит, замужняя, имеет детей, внуков…

Последнее обстоятельство на старую деву действовало особенно болезненно. Впрочем, вести с кем-либо вражду для Федоры было душевной потребностью. В детстве она злилась на свой день рождения, считала его неуместным, дурным… Проклинала имя, которое на фоне известного стихотворения звучало как прозвище, упрекала мать за это. Родительница ссылалась на батюшку, мол, тот по «святцам» так назвал.

«Твоего б попа – да с высокой колокольни…».

И сотворила. Только не со священнослужителем, а опоносила с сосны младшую сестру за то, что за ней увивались мальчишки. Завистница мстила грубо, вульгарно. Все делала наперекор. Когда ее сестрица хотела выполоть около баньки сорняк, старшая пригрозила:

– Убью, если тронешь не ягоду белену!

Рябая доводила до слез одноклассниц, и те меняли классы, школу. Высмеивала учителей, унижала, оговаривала мальчишек. Добилась-таки, имя перестало быть нарицательным – вместо этого была прозвана «сруньей». Как говорится, бог шельму метит: кличка привязалась, сначала перекочевала в институт, потом на работу, из города в город следовала за ней…

Мир тесен, не успела устроиться сюда на завод, а нашелся знакомый, он-то и растрепал о ее прозвище директору по производству. Укусов поделился с начальниками цехов да неудачно: дверь кабинета была приоткрыта, и диспетчер услышала все. Сразу нагрубить она как-то не решилась – не вела войны с вышестоящими. Огрызнуться – это пожалуйста. Съязвила в этот же день, когда через цех (не курируемый ею) шла в туалет и попалась на глаза директору.

– Далеко шлялась?! – строго спросил тот.

– Срать!

Укусов, привыкший к собственному чинопочитанию, хотел поедом съесть дерзкую, как ранее поступал с неугодными. Однако как специалист подчиненная оказалась профессионалом. Но ее ядовитого ответа он не забыл и держался с ней на снисходительном расстоянии, разговаривал сухо.

Вернувшись из ЦЭТИ, Федора тут же обрушилась на плановичку:

– Где измененные лимиты на москвичовскую крышку, госпожа ученая?!..

Ее негодование прервал появившийся директор по производству:

– Возьмите вот, Любовь Васильевна, служебную записку на увеличение плана, пересчитайте нормы и передайте их коллеге.

Исполнительница, улыбаясь (готовой лопнуть от злости) сотруднице, принялась считать на калькуляторе.

«Когда?.. Когда же?..» – все ждала она, когда это (нечто такое) прорвется из уст старшего диспетчера.

2

После вечерней планерки Федоре необъяснимо для себя захотелось пойти в ЦЭТИ. Она обошла все участки, и ничто ее особо не трогало – глаза искали иное. И этим иным был Пуншин, экстравагантный, похожий на американского президента Клинтона. Он находился в «слесарке» с наладчиком около расточного станка.

– Патрон разношен, бьет… – принялся объяснять зампотех, – угол заточки сверл не выдержан, вот и забиваются…

– Цех технически запущен, – посочувствовала Федора. – Бормета только вал интересует…

– Был бы спрос, а качество конкуренция подымет.

– Из каких таких… производств к нам? – сбивчиво поинтересовалась куратор и посмотрела в игривые глаза мужчины.

– После института распределился на «Ростсельмаш» технологом. Затем вернулся к себе в село, работал механиком на ремзаводе, был главным инженером птицефабрики. Потом… потом после банкротства предприятия помотался по разным городам в поисках хоть какого-то заработка…

– Здесь тоже зарплата не ахти…

– По сравнению с прежними местами порядка на три выше и своевременная…

Диспетчер хотела узнать, есть ли у него семья, но задать вопрос интимного характера при подошедшем рабочем не решилась, покраснела лицом… Поборов смущение, спросила:

– Здесь на квартире?

– Снимаю комнату у бабульки…

Возвращаясь в диспетчерскую, Федора подумала: «Реформа столько судеб поломала. Может, и его тряхнула, разбила семью?..»

– Давно на заводе? – смотря на удаляющуюся женщину, спросил Пуншин у наладчика.

– Лет пять, – ответил рабочий, поняв, что зама интересует не только эта сторона медали. – Живет в однокомнатной квартире. Мужененавистница… Говорят, все еще дева…

На следующий день тучи на небе рассеялись. С утра морозец. Снег под ногами приятно поскрипывал. Солнце светило ярко, слепило глаза.

Федора шла по заводской территории в коротких сапожках, желтой дубленке с искусственным мехом. Сдвинутый шерстяной платок приятно согревал шею, обнажал золотые серьги. Ясная погода благотворно влияла на ее настроение. Она еще издали заметила местного Клинтона в накинутом пальто поверх вельветового костюма с ярким галстуком. Он тоже увидел ее, хотел выбросить сигарету, однако урны поблизости не оказалось, и окурок дымился в руке, пока не погас. Они постояли, полюбезничали, улыбаясь друг другу, думая каждый об одном и том же… В диспетчерскую Федора вернулась воодушевленная.

– Какой приятный мужчина Пуншин! – не сдержалась она. – Грамотный, с опытом, вот бы кого поставить начальником ЦЭТИ…

– Мог бы он раньше подумать, что окажется за тридевять земель от семьи, – поддержала разговор Любовь Васильевна, наблюдая, как сотрудница изменилась в лице, – теперь многим приходится зарабатывать где придется…

К полудню с крыш закапало, потекло ручейками. С деревьев опадали белые налипы. Утрамбованный на асфальте снег порыхлел. Колесный трактор счищал его ножом. Образующиеся полосы тут же затекали талой водой. Солнце отсвечивало дорожкой и еще сильнее слепило глаза. И вот на бугорках дорог появились сухие островки. Все ходили без головных уборов, в одежде нараспашку.

Потепление на улице отразилось и потеплением на федорином сердце, уставшем от замшелости, черствости, нервозности. И вот это сердце загорелось предчувствием призрачно-сладкой надежды… Пословица «Жена – не стена – подвинется…» долго не покидала ее. Однообразная жизнь жаждала изменения, пусть и не постоянного, не долговечного. Душе и телу хотелось чего-то такого, еще не познанного старой девой. Она стала общительной, принесла журналы мод и показывала их диспетчерам, экспедиторам. Подробно рассказывала рецепты приготовления тех или иных салатов, пирогов, тортов. Говорила воркующим голоском, подчеркивая, какая она в доску своя и мировая баба. Ее квочкино кудахтанье должны были все воспринимать как цыплята, с трепетным вниманием (и горе тому, кто осмелился бы не выслушать ее).

«И все же “это” должно из нее извергнуться…» – была уверена в своем ожидании Любовь Васильевна.

3

В свои сорок лет Пуншин был мужчиной в соку. С первых дней вынужденный холостяк подумывал завести с кем-нибудь роман. Проблем с прекрасным полом не испытывал. Высокий, с эффектной внешностью, он всегда пользовался у женщин спросом и популярностью. Вызывал к себе симпатии. Однако для полного удовольствия мешали определенные проблемы бытового характера. При небольшой зарплате снимать отдельную квартиру он не мог, как и не по карману были девочки по вызову. Да и с девицами теми не получал полных ощущений. Имеющие жилье матери-одиночки тоже не устраивали из-за «хвостов». Проще крутить любовь с замужними особами. Они были проще и нетребовательными, не предъявляли особых претензий. Конечно, наставлять рога своему собрату представлялось делом не очень-то приличным, а вот какого-нибудь дегенерата или алкоголика, не исполняющего мужских обязанностей, почему бы и не украсить ветвистыми… Но опять возникал финансово-квартирный вопрос.

Пуншин неплохо пел под гитару, при горящей свече произносил витиеватые тосты, услужливо подавал кофе в постель… Словом, умел давать женщине то, чего не давали другие мужчины. Но дальше удовлетворения души и тела отношения не доводил. Свои брачные узы использовал как оборонительный вал против любви к другим и тех к себе. Женат, и баста! На его ответственности сын и дочь: оба еще школьники…

Недавно ему в руки попал роман Харуки Мураками «Норвежский лес». Большой тяги к художественной литературе он не имел. Так, от скуки начал читать. Произведение увлекло, вызвало мысленный спор с автором, особенно когда его герои соблазняли девок, а наутро испытывали отвращение. Подобное не укладывалось в понятии ловеласа – жизнь без женщин представлялась ему ущемленной, неполноценной. Как-то одна из поклонниц, укорив партнера в супружеской неверности, попыталась было поиграть на его совестливости.

«А у меня жена с изнанкой, – ответил любовник. – Сама пооткровенничала, что, не ревнуя меня, просто не любила бы…».

Некрасивые в его сексуальных отношениях тоже были. Их он научился любить по частям: наслаждался роскошными волосами, очаровывался блеском колдовских глаз, лобзал прелестные ножки. Любил в часы одиночества с благоговением вспоминать ту или иную любовницу, то сидящую на коленях с изящным бюстом, то содрогающуюся на нем…

На безрыбье и рак – рыба! Мужиковатая Федора не выделялась привлекательностью, но его устраивало, что она имела «хату», с ним она явно флиртовала, интриговала его своею девственностью…

4

Не замечал хорошей погоды, точнее, не реагировал на нее, пожалуй, только Укусов. При едином хозяине предприятия он тоже был наемным работником. Нанялся – продался. 99% мозговых извилин преданного раба служили производству, которое он знал, как никто и которое, собственно, вынянчил, придя сюда еще в небольшой кооператив. И, как говорили все, убери сейчас его – на заводе воцарится хаос. Так что в оставшейся одной личной извилине места для сентиментальности не нашлось.

Вся сознательная жизнь Укусова прошла под гнетом страха, который поселился с молодости, когда за самоволку отчислили с последнего курса военного училища. Затем чуть не исключили из института за общение с однокурсником-диссидентом. Производственная карьера тоже складывалась негладко. Только назначили начальником цеха, а ночью случился пожар – крайний он. Потом перенес еще одно потрясение: всецело доверял своему заму, вкладывал свои знания, опыт, а тот вместо благодарности взял и подсидел.

Теперь Укусов уже не помогал – требовал. Подробнейшей сводкой, что делала плановик, он с начальниками цехов не делился, дабы те не могли тщательно отслеживать выполнение плана и видеть все слабости и резервы производства. Страх не позволял ему уходить в отпуск: вдруг замещающий больше понравится собственнику. Попробуй найди такую высокооплачиваемую работу.

А волновало Укусова в эти дни приближающееся 23 февраля, и надо было что-то подарить главному мужчине – хозяину. Он собрал всех начальников цехов. Сбросились по стольнику.

Когда руководители подразделений разошлись, директор по производству вызвал к себе плановика:

– Поручаю, Любовь Васильевна, задание особой важности, – начал он полушутя и одновременно нацелено, – 23-го все будут поздравлять шефа, мы тоже не должны ударить в грязь лицом с цветами… Вот деньги – сообразите по всей науке…

Укусов попытался угадать, кому хозяин первым позволит оказать себе внимание: производственникам или технарям? От этого, собственно, зависело, на каком он счету и насколько крепки его позиции.

5

Солнце припекало с самого утра. Снег остался лишь в тенистых местах, в отощавших серых кучах на обочинах дорог. Сплошь лужи. Ветви деревьев, освободившись от пушистой белизны, почернели. С крыш свисли грозди сосулек, тая, они разлиновали потеками асфальт.

Всю субботу Федора приводила квартиру в порядок. Помытые окна на кухне и в комнате были открыты настежь, и теплый ветерок колыхал шторы, наполнял помещение негой. Солнечные отблески будоражили кровь ароматом трав приближающейся весны, головокружительностью ожидаемых ночей, упоением чувств… Играл магнитофон:

«Не теряй надежду,

Завтра, как и прежде,

Миром будет править любовь…» – пела Алла Пугачева.

Лежа на диване, Федора представила Пуншина: «Какой он все же приятный мужчина!» Она попыталась вообразить его жену: та чудилась то коротышкой, то высоченной дылдой, то необъятной бочкой… «Красивые, как правило, женятся на уродинах… Интересно, любит ли она его?…»

Почувствовав неприязнь к той женщине, Федора вернулась к самому объекту, ее волнующему. Призналась самой себе, что весь марафет наводила ради него…

За свою жизнь она встречалась с мужчинами, но до глубоких настоящих чувств дело не доходило. Одни от нее хотели только удовлетворения похоти. «Женись – и хоть ложкой хлебай!..» – отвечала она таким. Но переперченная на всю жизнь похлебка тех не устраивала. Были и покладистые, без претензий, их устраивало ее гостеприимство и отдельная квартира. Однако такие беспринципные мужчины ее раздражали. С детства не любила нежных котов: таскала их за хвосты, подбрасывала до потолка, дразнила подвешенной колбасой. Глумилась, строптивая, и над «подпятниками»: щипала, засовывала за пазуху лед, помадила губы… Не выдержав издевок, подопытные сбегали к другим женщинам. И она с годами превратилась в мужененавистницу. Как-то младшая сестра упрекнула ее, что у нее вместо сердца одна злость.

«Моя злость – моя защита, – огрызнулась Федора, – и, как ты, я сураза в подоле не приперла!»

Пуншин казался ей иным. «Да и не век строить из себя недотрогу, отчаянно бить моль и смотреть по телеку бокс…». И она стала искать повод пригласить гастарбайтера к себе. На кухне у нее все стояло на своих местах, а в комнате, чтобы переставить мебель, одним мужчиной не обойтись – а третий тут лишний…

«Но ведь можно уронить в щель между шкафом и стеной сторублевку, – нашла предлог хозяйка, – упражнение как раз для двоих…». Соблазнительница представила, как халат нескромно приоткроет грудь и обнажит ноги. Она снова вспомнила о существующей где-то супруге Пуншина. «Если мужики изменяют своим женам, то бабы в этом и виноваты, – мотивировала будущая любовница. – А потом и самих самцов в природе меньше…». Ей хотелось знать, сколько у зампотеха детей, живут ли они самостоятельной жизнью, а если еще нет, то много ли времени до этого ждать. «Нередко неудовлетворенные супружеством мужчины, – подумалось сопернице, – заводят другие семьи…».

По телевизору в это время рекламировали дамский бритвенный станок.

Федора задрала над диваном ногу. Закручивающиеся волосики ниже колена показались ей излишне заметными.

Купаясь в ванной, она побрила ноги. Вспомнила, что теперь модно выбривать и гениталии. И там избавилась от рыжего покрова.

Не одеваясь, фурия прошла в комнату и принялась рассматривать себя в трюмо. Спина и плечи были усеяны конопушками, и она невольно подумала о пеньюаре. Заведенные за голову руки приподняли обвислые груди, а втянутый живот выделил талию. Ее глаза светились беспокойством. Деву волновало: не угасла ли она за долгое одиночество чувствами, темпераментом… бросит ли в дрожь… Мысленно успокоив и подбодрив себя, девственница закинула сотенную купюру в щель между стеной и шкафом: «Ну, мужчина, стань моим героем!»

6

Асфальт полностью освободился от снега, и когда дороги подсохли, исчезли и сугробы на газонах. Ночные заморозки вовсе высушили землю. Греющее солнце тешило. Наступили радостные погожие деньки. Весело запрыгали, запорхали воробьи, синички. Предвкушение чего-то такого таинственного, желанного. Кажется, закрой глаза и открой – и увидишь зеленую траву, цветущие деревья. Однако трава на газонах пожухлая, прижата к земле. А бодрит, бодрит тепло. ИТРовцы завода ходят в демисезонных пальто, кожаных куртках нараспашку, рабочие тоже в легких спецовках, рубахах. Воздух к обеду прогревался до 20!

В бежевом костюме с расклешенной юбкой и рубашке с рюшками Федора весь понедельник выглядела экстравагантно. Постоянно ходила в ЦЭТИ и всякий раз видела зампотеха, бросающего на нее взгляды. А как очарованно засмотрелась она на пролетевший откуда-то так низко и столь величественно косяк белых лебедей! И самой захотелось расправить крылья лебедушкой в синем небе. Лететь освободившейся от запретов, сомнений, сопротивлений. Лететь озаренной женщиной, познавшей то самое тревожное, что должно было произойти давным-давно… Вспомнила мать и, на удивление себе, не рассердилась на нее за неудачную дату своего рождения, за свое «притырочное» имя. За весь день она не поругалась даже с Борметом. Грезы кружили ей голову ожиданием той другой жизни, в которой и самой предстояло измениться. Она знала о бытующем о себе мнении как о женщине со скверным характером. Иногда и сама признавалась: «Да, противная, рублю сплеча, но всегда по делу, по справедливости…». И вот сейчас Федора надеялась в корне переделать себя. Она полностью подчинится воле мужчины, станет его наложницей и сроду не упрекнет: «Ты не у себя дома… Командуй женой…». И то, что будет ему нравиться, она ему ни в чем не откажет… А своего милого друга станет звать «мой свет!».

На заводском дворе диспетчер снова встретила Пуншина.

– Весна! – произнесла с восторгом.

– У нас такие деньки называют февральскими окнами, – тоже порадовался теплу зампотех. – У хлеборобов самая пора для сева зерновых… – И, лукаво улыбаясь, добавил: – А Амур пускает стрелы…

– И как, попадает? – подыграла Федора.

– Еще как! – прижал к сердцу руки мужчина. – Только что вонзилась…

Их глаза горели страстью, они хотели друг друга. Однако пригласить его к себе ей помешал Бормет:

«Припер же леший, этого надутощекого!..»

Разговор пришлось перенести на другое время.

7

Во вторник Федора проснулась от чесания: чесались побритые ноги, гениталии. Она откинула одеяло. Расчесанная кожа покрылась красными пятнами, прыщами. Подрастая, заостренные после бритвенного лезвия волосики стали закручиваться и впиваться в тело, этим самым вызвали раздражение.

Она разложила гладильную доску и положила на нее постиранные джинсы. Разглаживая брюки, снова принялась чесаться, сетуя на такое невезение. Вспомнила себя девчонкой, вернее, вспомнилась белена, которую не дала вырвать: «Неужели это мое знаковое растение?.. Пожалела на свою башку… Надо было серпом… косой… керосином извести… Может, не затянуло бы в пучину нелюбви…». От утюга понесло паленым. Материал прижгла на самом видном и пикантном месте. Плотных капроновых колготок не нашлось, пришлось натянуть на поврежденные ноги хлопчатобумажные чулки.

Ни ласковое солнце, ни тепло не радовали женщину. Как и ранее, она снова негодовала по поводу приближающегося мужского праздника. Бывало, из-за этого ей приходилось притворяться больной, выпрашивать командировки, находить разные причины, только бы не быть на месте… Еще издали замечая Пуншина, Федора обходила зампотеха стороной. Весь день ее доставал Бормет, а после обеда вообще стал нетерпим: требовал «закладные», которые в изделии вообще не применялись, открыл простой по упаковочным коробкам, что нашлись на самом видном месте на складе цеха. Последний его звонок вывел старшего диспетчера до предела.

– Я с него х..! – разразилась Федора. – Целый день не могу заставить сдать пустую бочку, а ему, б .., ацетон выбей…

«Ну вот и дождалась «этого», – с облегчением выдохнула Любовь Васильевна по поводу ненормативной лексики, вырвавшейся из уст сотрудницы.

Оказия с воспалившейся кожей не прошла и в среду. Федора снова была грубой, видела в руках серп… косу… – термитом бы выпалила всех раздражающих ее! Она несколько раз поцапалась с начальником ЦЭТИ. Не упустила случая зацепить плановичку, после того как Любовь Васильевну посетила сестра, приезжавшая из села.

– Такой там стала колхозанкой…

– Я что-то не заметила, – спокойно возразила Любовь Васильевна. – В отличие от некоторых городских она слова «квартал», «средства» и другие произносит правильно, сахар в чае размешивает тихо… И звание «Заслуженный работник культуры» получила там же…

Федора как раз громко стучала ложечкой о бока кружки. Поняв намек, сунулась пальцем мешать чай. Всеобщий смех, казалось, еще больше ошпарил ее.

Прямых встреч с Пуншиным она избегала. Заметила, как он любезничал с технологом цеха –

женщиной разведенной, лет на пять моложе ее. Она стала шпионить за ним. Подметила, что этот бабник проявлял внимание и к другим, более молодым особам.

Зампотех же Федорин холодок к себе отнес к естественной фригидности старой девы. Чулки х/б (как у бабки на немощных ногах) охладили его интерес к диспетчерше. А после ее перебранки с Борметом технолог цеха отпустила колкую реплику:

– Еще Мопассан сказал: «Если в доме есть старая дева, то собаки не надо!»

После такого вердикта заигрывать со злючкой Пуншину казалось не весьма пристойно. Да и у него теперь был намечен целый арсенал «моник», проявляющих к нему взаимный интерес. Оставалось только проявить активность.

8

23. февраля планерка у директора по производству началась с проблемы. Хозяин – главный мужчина завода, приняв поздравление от своего секретариата, запретил чествовать себя. Все отделы не знали, что делать с цветами.

– Может, прорвемся?! – предложил Бормет.

– Не прокатит! – остудила пыл вернувшаяся из разведки начальница гальваники. – В приемной охрана выставила настоящий заградотряд.

– Шеф такой непредсказуемый, – оправдывался Укусов за непригодившуюся инициативу, – такой неординарный…

Великолепный букет темно-красных роз, поставленный на подоконнике в банку с водой, кочевал то в один угол, то в другой. И как быть с ним, он просто не знал.

После обеда хозяин уехал в свой загородный особняк.

Начавшийся утром теплый ветерок к концу дня усилился. Подхваченный с асфальта песок забивал волосы, скрипел на зубах.

Федора и еще две мастерицы из штамповки по пути в туалет остановились у напольных весов. Для прикола взвесились до посещения отхожего места, а потом и возвращаясь назад. Самая большая разница в весе оказалась у старшего диспетчера, и она явно пожалела об опрометчивом действии: «С моей-то кликухой…». Ей снова казалось, что все ее неудачи связаны с выпавшим на ее судьбу растением-отравой. Она представила те шикарные розы в кабинете директора по производству. Ей хотелось быть рожденной непременно на 8-е Марта: с каким бы удовольствием она приняла такие вот цветы… однажды… когда-нибудь…

На вечерней планерке Бормет задавал вопросы по комплектации невпопад: то лимиты оказывались выбранными, то изделие было снято с плана. Этим только подогревал в Федоре ехидность:

– Ни к одному изделию не знает комплектации, ни одного графика не ведет…

Цех собственного плановика не имел, из-за загруженности у Бормета просто не находилось на то времени. Куратор же использовала опыт Укусова, тоже своим графиком не делилась, применяла это, как оружие против оппонента: «Косой его! термитом!»

– Пусть она перед планерками приходит ко мне и согласовывает дефицит, – потребовал цеходержец.

– Пусть сам приходит!– ответила напалмом Федора.

Это ему-то, Бормету, кланяться бабе – взорвалось и его собственное достоинство:

– Уберите от меня эту вражину производства!..

Укусов в таких случаях предпочитал не тушить пожар. Формулой «разделяй и властвуй» пользовался сполна.

Видя бездействие вышестоящего, взбунтовавшийся пригрозил:

– Шуруете что ни попадя, весь склад забили ненужной комплектацией, а что требуется, днем с огнем не найдешь. Возите машиной запчасти по одному ящику, палите бензин вместо того, чтобы отпустить рабочих, пока обеспечите производство… Вернется хозяин – все расскажу!

Пуганый заяц и куста боится. Последние слова для руководящего не рублем, а страхом – что сесть на ежа. Не погладит собственник за перерасход средств…

– Вон отсюда! – прокричал Укусов.

– Дай лист для заявления! – подскочил к нему уничиженный.

– Пиши без отработки! – швырнул директор целую пачку бумаги.

В отделе кадров тоже были цветы, и там перебирали картотеку, искали заводчанина, достойного гвоздик. Карточка старшего диспетчера была отложена в сторону. Она-то и попалась на глаза Бормету.

Он буквально вбежал на планерку. Сгреб лапами с подоконника букет и бросил его на колени Федоры:

– Вот кто у нас самый главный мужик!

Скрываемый самой именинницей день ее рождения стал выходом из тупика. Все отделы торжественно поздравляли работницу диспетчерской службы. А названная мужиком готова была преподносимыми цветами хлестать всех наотмашь.

Укусов, напуганный угрозой Бормета, по мобильному телефону связался с хозяином. Доложил, что начальник ЦЭТИ погнал неплановую продукцию, мол, захотел набрать объем, и когда ему этого не позволили, он написал заявление и бросил на произвол судьбы цех.

Через полчаса «самовольщика» рассчитали с завода.

Ветер заволок ночное небо облаками. Пошел дождь, а потом и заметелило, завьюжило.

По поводу мужского праздника Пуншин перебрал лишку (накачали цеховики, предвидя в нем нового начальника). Застолье продолжилось во сне: игриво пенилось шампанское, томно звучала гитара. Интимное настроение лишило прекрасный пол всякой стеснительности. Обнаженные «моники» раздели и его, унесли на руках в устланную цветами кровать…

Вдруг дверь в комнату открылась, мужиковатой походкой в нее вошла Федора в белом халате и со скальпелем в руке:

– Ну что, сексуал, будем кастрироваться!

БУТЕРБРОД

1

– Пей пиво. Пиво, пиво! – этим июльским вечером пребывал в приподнятом духе Кир Слащев, напевая шлягер. – Ешь мясо. Мясо, мясо!..

Официантка мило улыбалась, пиво пенилось, легкий ветерок ласкал загорелое тело сорокалетнего крепыша. Его слегка смуглое лицо не было изношенным тяготами жизни. Морщины почти не замечались, не омрачали серых глаз, а густые усики подчеркивали самообожание. Фортуна – эта капризная птица благополучия, в общем-то, была в его руках, а посему все в жизни складывалось удачно. После автомобильного техникума служил в армии водителем. Потом повышал образование заочно в институте и работал в автохозяйстве мастером. Там дорос до главного механика. Был даже момент: его подталкивали перехватить инженерную службу в свои руки. Но подсидеть человека не решился. Вместе учились. Занимали друг у друга деньги и по работе выручали один другого…

Перестройка с ее свободными ценами одним приемом уложила на лопатки автобусное хозяйство, обслуживающее на 50% льготников. Процветали частники, маршрутные таксисты, обслуживающие их фирмы. Последним-то и потребовались специалисты, разбирающиеся в автозапчастях. Кир в этом деле «нужняк»! В фирме, куда он устроился завскладом, платили хорошо. Не вольготно, но все же квартирный вопрос у него был решен еще при советской власти, а теперь и старый «Москвич» обновил на престижный «ВАЗ»-десятку.

С кладовщиками и грузчиками Слащев панибратства не допускал, умело располагал их к себе: устраивал чаепития с тортом в честь именинника, справлялся о домашних делах, проблемах (при полнейшем безразличии к ним). И среди офисных работников пользовался уважением: умел отпустить комплимент самой пожилой сотруднице, другой ручку поцелует, всех первым поздравит с тем или иным праздником. Перед хозяином фирмы не лебезил, зная при этом, как угодить неподчеркнуто. Правда, было одно обстоятельство, возмущающее директора, и с чем тому приходилось мириться, так это бардак на складе. Не то что автопогрузчику не развернуться, и сами складские работники по помещению пробирались с трудом. Запчасти на стеллажах валялись неподписанными по нескольку наименований в одной коробке. Но в этом беспорядке Кир находил ту или иную деталь с закрытыми глазами. И входной контроль сам осуществлял. Знал всех поставщиков продукции и всех оптовиков, покупавших у них запчасти. Словом, был виртуозом в своем деле. Когда освободилось место начальника снабжения, лучшей кандидатуры не оказалось.

На должность завскладом взяли недавнего руководителя фирмы. Он-то и начал наводить порядок. Ввел адресную систему нахождения комплектации, оптимизировал ее раскладку в специальную тару. Результат не заставил долго ждать: по складу хоть на танке гоняй. Новоиспеченный реформатор разработал стандарт работы склада. Основной его принцип: не ждать, когда появится клиент, а готовиться к нему ежеминутно. А главное, в это дело он вкладывал душу, работал по двенадцать часов в день и без выходных. Старание завскладом было отмечено коммерческим директором и самим хозяином фирмы. Это не на шутку напугало Кира, что нововведенец может оказаться в его кресле.

«Ну, сэндвич, держись! – ощетинился Слащев. – Чем самому сосать черствую корку, лучше я тебя пущу на приправу…».

Завскладом был уязвим – плохо знал запасные части. Растение легче уничтожить, пока оно имеет слабый корень. И Кир пошел в атаку. Пытал:

– Сколько у тебя в наличии Газелевских генераторов?.. А распределителей зажигания?..

Униженный при своих подчиненных, новенький путался, краснел. А Слащев, подергивая ехидно усиками, видя своими серыми глазами еще неподписанную продукцию, с пристрастием наседал:

– А где у тебя ступицы 131-го ЗИЛа?.. А это что? А это?.. И как ты будешь обслуживать клиентов? Или прикажешь им самим искать?..

Подобные садистские пытки начинались с самого утра и продолжались до окончания рабочего дня. И камень лопнет, если раскалить его. Завскладом терялся: то дорогостоящую продукцию отгрузит непромаркированной или допустит пересортицу, что тут же докладывалось коммерческому директору или хозяину фирмы. Чем дальше – тем падче: Кир и самого наводильщика порядка обвинил в бардаке за то, что тот водил по складу слесарей и консультировался у них.

«Не склад, а проходной двор!» – отчитывал он подчиненного. Занят завскладом отчетом, а товар отпускают кладовщики – очередное негодование в невиданном до сих пор безобразии. Но это, так сказать, цветочки, крапива ждала впереди. В учете номенклатуры электронная картотека давала сбои: то проболеет товаровед, то вновь принятые менеджеры таких «косяков» наворочают, выписывая накладные. Постоянные отключения электроэнергии тоже наносили вред. Изделия давно уже нет, а оно числится. Пришлось продукцию отгружать предварительно по «счетам». Кир этого и ждал. Загрузит завскладом машину, он у него берет «черновик» и несет товароведу, чтобы тот выписал «накладные». Вот и сделал на этом подставу: не все «счета» отдавал. Продукция уходила, а в расходе ее не оказывалось. Воровства в этом не было, фирма неоплаченные запчасти не отпускала. Зато инвентаризация недостачу под миллион рублей выявила. А каким ангелом-хранителем явился Слащев, находя «черновики» не превращенные в расход – от тюрьмы спас увольняемого лоха-завсклада.

2

Поводом посещать кафе для Кира стали сны. Вернее повторяющееся одно и то же сновидение. Возьмет да и приснится бутерброд, да такой, какой сроду не бывает. Сначала по краям ломтя хлеба кто-то наносит горчицу, середку заполняет порошком лимонной кислоты, затем всю поверхность намазывает сливочным маслом с красной икрой, далее по всей длине делает бороздку и заливает ее уксусной кислотой. Бутерброд начинает пениться, расползается по руке, пачкает рубашку, брюки. От этого Кир просыпался и не засыпал уже до самого утра. Будучи несуеверным, он особого значения не придавал таким видениям. Но на работу добирался не на собственной машине, а приходил пешком, потому как уже знал, что вечером обязательно зайдет в кафе: выпьет пару кружек пива с балычком или граммов двести коньячку. И снова жизнь будет радовать его.

На сей раз повод посидеть в кафе у Слащева двойной: и сон этот приснился, и появилась перспектива возглавить снабжение в холдинге, выпускающем запчасти. Особо привлекали зарплата, что была в три раза выше, персональная машина, да и семье прибавлялось пряников. Но все это при условии, если он пройдет испытательный срок и когда уйдет на пенсию тамошняя начальница.

«Зря тогда не занял место главного инженера, сейчас крутился бы где-нибудь на директорском уровне, – пожалел Кир. – Поблагородничал с ним, а он все автохозяйство подгреб под себя. Автобусы сдал в аренду. Разные дочерние фирмы открыл. Особняк отгрохал. Дети на иномарках раскатывают… А с самым близким даже не подумал поделиться…».

Откуда-то с полей возвращались мелкими стайками, группками грачи. Утром Кир заметил – птицы улетали тучей: «Тоже за своими пряниками…».

За тысячи километров из степного края не увидишь снежные вершины Кавказского хребта. Несуществующий ландшафт восполняют нарисованные горы на стенах кафе. Сигаретный дым затуманивает их, делает похожими на настоящие: тут и скалы с водопадом, и море… В бассейне форель плавает… Все для клиента! В меню выбор на любой вкус, расслабляйся…

Кир заказал коньяк, голландский сыр, копченую колбасу. Пропустив граммов пятьдесят, закурил сигарету. Ему не хотелось в случае неудачи потерять теперешнюю работу. Однако радужная перспектива на новом месте соблазняла, хотя два претендента на столь вакантную должность уже с треском провалились. Как игрок, он был уверен: подтасовать козырей умел. Перенял-таки у выжитого им завсклада способность вносить в дело новизну. Когда президент холдинга на собеседовании спросил, что он считает основой снабжения, у Слащева уже был туз:

– Главное, чтобы не мы нуждались в поставщиках, а они в нас!

И это было оценено.

Вакансия сулила Киру загранкомандировки – мир многообразный и увлекательный:

«Наконец-таки можно будет развлечься в Анталии, заодно приплести сюда Италию и обязательно назвать Рим затоптанным…

Чтобы все сбылось, нужно быть зубастым… – и такой опыт, как казалось, у него имелся (имел он ввиду недотепу-завскладом): Сожрал – и не поперхнулся!»

– Смелей вперед! – подхватил Слащев звучащий шлягер. – Смелей, труба зовет!..

3

Президент холдинга пригласил к себе начальника департамента снабжения Хану Боруховну. Женщина невысокого роста, напоминающая тыкву, облаченную в дорогую парчу, села за стол рядом со Слащевым, бесцеремонно поддернула подол юбки выше колен. При виде коротких и толстенных со складками ног Кира всего передернуло: «Как можно такую жуть выставлять на обозрение…». Впрочем, брезгливость у него вызывал весь ее облик: свисающие за подбородком волны жира, такой же ширины, что и голова, короткая шея, бугристые плечи…

– Задача вам, Хана Боруховна, одна: в оставшийся до пенсии месяц подготовить замену, – нацелил собственник. – Господину Слащеву эта работа не нова, снабжение оно и в Африке снабжение, ну а нашу специфику, думаю, с вашей помощью быстро ухватит…

– Во всех подробностях разжую… Только бы опять не оказалось все напрасно, как с теми… А так хочется покоя, тридцать лет выбиваю то одно, то другое, чтоб не сорвать план… как будто и другой жизни не бывает… – напуская на лоснящееся лицо усталость, поплакалась Хана Боруховна. – Пошли, сэр! – кивнула она претенденту и, переваливаясь словно утка, повела Кира за собой.

– Вот ваше рабочее место, – ввела стажера в небольшую комнату, где находилась недавно сокращенная секретарша снабженцев.

– Не кривитесь, голубчик, в кабинете у меня тесновато, а сидеть под столом меж ног вам и самому не захочется, – под усмешки сотрудников она грузно ввалилась в кожаное кресло и опять бесцеремонно закинула подол юбки выше колен. – Когда что-то будет касаться вас, мой кабинет будет открыт…

Дверь в другое помещение, где находились остальные работники снабжения, была приоткрытой. Там сейчас пили чай и сплетничали. Невольно вслушиваясь в негромкие реплики, стажер уловил, что речь идет о нем.

– Очередной бутерброд Ханы Боруховны, – бросил кто-то из мужчин.

– Аппетитный весь такой, – поддакнула женщина, – Слащев…

– Этого за неделю слопает… Опыт уже есть – и двух дней хватит…

Чего-чего, а такого начала на новом месте Кир никак не ожидал. Он был готов разорвать эту безобразную женщину, у которой оказался кем-то вроде «секретутки». Да что там у нее, и у стальных работников департамента – весь день соединял их со звонившими поставщиками. А Хана Боруховна, надменно улыбаясь, приговаривала:

– Так вот вы быстрее узнаете сотрудников и производителей…

По окончании рабочего дня Слащев вышел из здания концерна, намереваясь сесть в «Волгу».

– Что-то я, сэр, – заметила Хана Боруховна, – в приказе о вашей стажировке не видела, чтоб вы раскатывались на служебной машине… – и резко захлопнула дверь.

Ухмылка водителя Киру показалась хуже плевка: «Блюдолиз, вместо того, чтобы заступиться, будет смаковать увиденное пред другими…». И в окне президентского кабинета Слащев заметил потешающийся полуфас. Пожалел, что не приехал на работу на собственной «десятке». Путь у него был один – в кафе. Принял на грудь пол-литра водки. Это придало ему уверенность в том, что завтра поправит ситуацию.

Ночью снова приснился сон с бутербродом. Подлый пенился, расползался, марая одежду. Он наклонился почистить брюки, а там… короткие и толстенные ноги-окорока Ханы Боруховны. Кир оказался зажатым ими. Пытаясь вырваться, он схватился за скатерть, стащил ее вместе с посудой…

4

Всю свою трудовую деятельность Хана Боруховна посвятила снабжению. После окончания института по распределению работала товароведом на крупном автозаводе. Хваткая, волевая, с мужским характером, она сразу прослыла «железной Ханой» и через три месяца стала старшим инженером-товароведом, а к концу года заместителем начальника отдела снабжения.

После отработки вернулась в родной город. Устроилась на завод спецконструкций в отдел снабжения, тоже замом. Умела выбивать деньги у руководства, уговаривать поставщиков отгружать комплектацию в долг. Экономя средства, внедрила не одно рацпредложение. Когда по разнарядке райком КПСС выделил место заводу для приема в партию из числа ИТР, то выбор пал на «железную Хану». Коммунисткой она была настоящей: активной, правду-матку палила в глаза. Став начальником отдела снабжения, свой коллектив держала в ежовых рукавицах, как и мужа, хотевшего разок крутануть любовь-морковь с толстушкой, и «заморышу» этого хватило – на всю жизнь оказался примаком-подпятником.

От родителей Хане Боруховне достался в наследство небольшой дом из четырех комнат. Обустраивая его кухней, санузлом, одной комнаты пришлось лишиться. Еще одна комнатка служила одновременно коридором и прихожей. Им с мужем, с двумя детьми жилья как бы хватало. Ушлые в то время люди делали фиктивные разводы, прописывались на стороне и получали дополнительные квартиры. Хана Боруховна была коммунисткой честной и пойти на сделку с совестью никак не могла.

При переходе к рыночной экономике спецконструкции мало кому стали нужны. А она все спасала производство, одна из последних уволилась с рухнувшего завода.

Как снабженец, Хана Боруховна была известной в городе. И президент холдинга (тогда просто директор только-только развивающейся компании) с удовольствием взял ее начальником снабжения и не ошибся. По крупицам находила она поставщиков, налаживала с ними доверительные отношения. Вникла в производство и как конструктор, как технолог и как логист. Тянула лямку обеспечения, никак не замечала приближающегося пенсионного возраста. И на пенсию еще не собиралась. Расстаться с зарплатой в тысячу долларов явно не хотелось.

Собственно, и сам президент так уж явно не хотел увольнять прошедшую Крым и Рим работницу, у которой схвачены все связи. В совместных командировках ему столько приходилось набираться терпения, пока сие приобретение поднимется по трапу. Зато за время полета она придумывала, как решить задание с неожиданной оригинальностью и как сэкономить при этом деньги. Однако в последний раз проспала до самой посадки, он спрашивал у нее про разработку с немцами новых амортизаторов, да так и не добудился. Подбором очередного менеджера хозяин напрягал женщину работать в запредельном режиме и этим самым заставлял вытаскивать производство из немыслимых провалов. «Ну а коль найдется более мощный воротила, то почему бы телегу, которая уже не может привезти больше себя дров, самоё не списать на дрова…».

«Столько принести холдингу пользы, сделать множество наработок, добиться от поставщиков немыслимых скидок… и отдать все это кому-то», – тяготилась Хана Боруховна от несправедливости. Она вспомнила, с каким интересом внуки рассматривают бабушкины заграничные фотографии: «И им тоже надо дать достойное образование. Вот и пристройка к дому еще не окончена. Нет, нет, рано в пенсионеры-огородники. В Японии, слышала, могут проводить на отдых и раньше срока. Но фирма выплачивает несколько годовых жалований. И следит за соцобеспечением… А у нас… уйди – завтра же не вспомнят… А у женщины в 55 лет интересов еще хватает…».

И сейчас, оставив своего стажера с носом, она пожалела о былой порядочности:

«Раззява, упустила квартирку, теперь сын с невесткой жили б отдельно… Все сентиментальничала, боялась обидеть действительно нуждающегося в жилье человека…».

Перевидав за годы перестройки растаскивание государственной собственности, она уже не была той чистоплюйкой. Манну небесную собрали в те же руки, что и рассыпали… Единственное, за что могла бороться, так это за свое место в холдинге, и тут она церемониться не станет – терять ей нечего…

«Ну, штрейкбрехер, готовься, ты у меня будешь особым бутербродом!..»

5

«Проклятый сон, привязался же», – ворочается в постели Слащев. Он придвинулся к жене, но та, почувствовав потное тело, отстранилась от супруга. Разные чувства овладевают им. Кир сомневается, правильно ли сделал, что пошел на занятое еще место… Оправдался: «Сейчас везде так… и не я первый…». Новая работа пугает его унижением. Гнетет кличка «бутерброд». «Взять и написать заявление?.. Это мне-то сдаться бабе…».

Наконец зазвонил будильник. Кир неохотно совершил утренний туалет, закурил, позавтракал, снова закурил. Чувствуя себя рассеянным, на работу поехать на собственной машине не решился.

Хана Боруховна встретила его с поручениями:

– Сэр, свяжетесь с Северсталью. Договоритесь поставить нам листовую оцинковку с отсрочкой платежа. Хотя бы на неделю. Уломайте Малоедова… (прекрасно зная, что того нет на месте). – Потом сделаете фотографию рабочего дня сотрудников нашего департамента. А к концу дня представьте ваш Индивидуальный план на следующий месяц…

Слащеву ответил сам Пузан. Он с вниманием выслушал проблему. Самым деликатным образом отверг какую-либо отсрочку платежа.

Кир в беседке выкурил подряд две сигареты – первое дело провалено. И второе вызывало у него отвращение, напоминало какое-то шпионство. Почему-то вспомнился выжитый им с работы завскладом: «Напрасно я так с ним… не собирался он подсиживать…».

Наконец Кир стал справляться у сотрудников, чем они заняты. Явно насмехаясь над ним, те попросили также записать, сколько раз побывали в сортире.

«Успешный, самодовольный на прежней работе – и весь нулевой здесь… – разбираясь в себе, Слащев вдруг осознал, что ему Хану Боруховну не одолеть. – Эта щука в своей заводи. Она и спит с раскрытой пастью…».

Он снова ушел курить. В беседке находились вице-презедент, коммерческий и производственный директора. Они перебрасывались меж собой словами, смеялись. Кир в унисон им тоже корчил улыбки, отлично понимая, что он в их глазах «бутерброд». Надежды на добровольный уход Ханы Боруховны на пенсию у него уже не было.

«Попала бы под машину, что ли…» – слабо, но еще надеялся Кир Слащев на не подводившую его до сих пор фортуну.

Хана Боруховна спросила стажера, о чем он договорился с Малоедовым.

– Он в командировке. Я разговаривал с самим начальником снабжения… В отсрочке отказал…

– И кто это вас, уважаемый, просил чесать слюни Пузану?! – краснея своим заплывшим лицом, пришла в ярость Хана Боруховна. Все ее тело затряслось, напряглось до предела, казалось, что шелк на бугристых плечах сейчас лопнет…

– Надо было предупредить, – зло подернул усиками Слащев, возвращаясь к себе.

Хане Боруховне позвонил президент, справился о поставке из Северстали.

Она демонстративно открыла дверь своего кабинета (обещание, когда дело будет касаться Слащева, сдержала с особой пунктуальностью), а заодно пнула дверь из «предбанника» в большую комнату с остальными сотрудниками снабжения. Нарочито громко доложила хозяину:

– У меня хватило ума дать поручение господину Слащеву решить вопрос с Малоедовым. А он вместо этого распустил сопли перед Пузаном…

Президент потребовал обоих к себе.

– А как ваша концепция: «Не поставщики нужны нам, а мы им?» – с укором спросил собственник.

– Понадеялся на него… – попытался оправдаться испытуемый.

– И жаба надеется, что у нее появятся зубы… – съязвила Хана Боруховна. – Не знаете, кто чем дышит – спросите, разве я когда откажу…

В конце дня наставница проверила у Слащева индивидуальный план:

– Это же переписанные функциональные обязанности, творчеством тут вообще не пахнет… – Но более всего она осталась недовольной «фотографией рабочего дня»: – Плохо, хорошо работали? – ни одного выставленного балла… А чем мы с вами, собственно, занимались?! Вас я постоянно видела в курилке…

За все три задания – кол!..

Не выдержав такого издевательства, Кир закурил сигарету прямо в кабинете. Пустил тучу дыма в жирное лицо Ханы Боруховны. Ушел на улицу.

(Самосвал с пряниками перевернулся).

Весь вечер он провел в забегаловке.

– Пей пиво. Пиво, пиво! – глушил Слащева из динамиков шлягер.

– Водку, водку! – передразнивал Кир.

Еле держась на ногах, он явился домой, однако жена дальше коридора его не пустила. Бросила матрас с подушкой. Жалуясь на холод, он выпросил еще одеяло.

Снова приснился назойливый бутерброд. Будто пенится, расползается. Вытирая штанины, он опять оказался зажатым “маханами” Ханы Боруховны. Задыхаясь, Кир задергался, словно суслик в капкане. Странно, но спас его тот самый уволенный завскладом…

Из шкафа на кухне Слащев забрал последние две тысячи рублей, и ювелирные драгоценности (оставленные почему-то там женой). Весь помятый, с всклоченными волосами, вышел на улицу. Видя только землю, поспешил не на работу – в первую попавшуюся забегаловку.

– Пей пиво. Водку, водку! – горланил он с бомжами. – Смелей вперед! Труба зовет!..

6

Возвратясь из столовой, Хана Боруховна сняла с аппарата телефонную трубку (дабы не донимали звонками до конца перерыва), закрылась на ключ и прилегла на небольшом диване, закинув подол платья с ног – проветрить драгоценные телеса.

«Что-то никто с немцами не занимается, – подумала о найденном ею «ноу-хау» по выпуску амортизаторов, срок эксплуатации которых возрастал в несколько раз. – Главное, делать много не надо, а стоят дорого…». Но о их производстве ломать голову ей не хотелось: «На то есть главный инженер, конструктора, логисты. Мое дело обеспечение… Смелость, напористость – удел молодости, – подстроила она мысль под себя, – ценность возраста – быть мудрой и не суетиться…».

Вспомнила недавно случившуюся с ней оказию, когда при президенте проспала весь полет. Зареклась:

«Теперь никак нельзя так лохануться – наглотаюсь какой-нибудь заразы, но не задремлю…».

Думая так, она не заметила, как соснула, похрапывая с прихлюпыванием. Приснился небывалый бутерброд: чьи-то руки намазали по краям ломтя хлеба горчицу, середку заполнили порошком лимонной кислоты. Затем всю поверхность покрыли сливочным маслом с красной икрой, далее по всей длине сделали бороздку и налили в нее уксусную кислоту. Бутерброд начал пениться, расползаться…

Испуганная за испачканное платье Хана Боруховна проснулась.

После работы она зашла в небольшой ресторанчик. Заказала армянского коньяка. Попросила принести ломтик венского хлеба, горчицы, порошковую лимонную кислоту, сливочное масло с красной икрой и уксусную кислоту.

«Чтобы бутерброд больше не снился и не преследовал – его надо приготовить и съесть…» – попыталась обхитрить неприятное наваждение.

Остерегаясь измазаться, Хана Боруховна поделила небывалое блюдо на три части: залила уксусом первую порцию, отправив внутрь, сразу же запила коньяком. Потом удачно справилась и с остальными частями.

Однако ночью злополучный сон ее все ж таки посетил: она отправлялась на своей служебной машине в командировку вместе с президентом. Взяла с собой кофе в зернах – жевать, когда потянет на сон. Вдруг на заднем сиденье оказалась посередке; худой и высокий мужчина подсел с разбухающим угощением. Его она съела в один момент. Но тут спереди появился толстый и лысый тип – второй претендент на ее место. Она так же спешит, глотает кусками, давится бутербродом, он лепехами падает на платье, даже огромный живот не спас лаковых туфель. Далее предстал Кир Слащев. Ломится в кабину. Хана Боруховна ударила в спину водителя, чтобы гнал на полную мощь. Но стажер запрыгнул на капот, размазал пенящуюся массу по лобовому стеклу. Автомобиль, потеряв направление, сорвался в пропасть…

UDERRASCHUNG

1

После полудня соседи Пауля по купе легли спать. Вскоре скрип полок прекратился, послышалось похрапывание, и он подошел к двери, а точнее, притягивало зеркало в ней. Волновался: оправдается ли риск?!.. Под ложечкой тревожно щемило – до назначенного места оставалось переспать ночь. Хотелось еще раз оценить себя визуально. Перво-наперво ему бросился в глаза выпирающий из-под майки живот. Однако «момон» не портил рослую фигуру тридцатипятилетнего мужчины. Мускулистое тело, густая поросль на груди рисовали портрет сексуальным (если не смотреть выше). Нет, лицо не было слащавым или женоподобным. Холодные напористые глаза, отполированный череп придавали отражению жесткие черты. Вредили внешности торчащие уши. Зато всего остального хватало с излишком для серьезного вида будущему главе консалтинга. Для этой цели он вез довольно солидный багаж. Вспомнилось обещание, данное старикам: вскоре по приезде выслать фотографии. Пауль вообразил себя в темном повседневном костюме. Затем в светлом – летнем. И наконец в смокинге с бабочкой – во время официальных приемов. По его мнению, предки должны порадоваться, разглядывая любимое чадо в служебном автомобиле бизнес-класса, на фоне высотного здания головного офиса, внутри заводских корпусов… Родительское восхищение отзывчивый сын улавливал в стуке колес: «gut, gut, gut…».

Удовлетворенный собой, пассажир вернулся на свое место. Сел у окна.

В России отмечался «старый Новый год». Народ всюду веселый, одет по-зимнему. Но снега немного, местами совсем не покрывал землю, особенно когда закончился лес и пошли поля.

Прежнюю державу Пауль Астанберг помнил уже не столь хорошо. Знал, что отец с матерью из Казахстана. Потом перебрались в Алтайский край и много лет ждали квартиру. Это была одна из причин, из-за которой они не решались завести ребенка. Пауль появился на свет уже у немолодых родителей. Детство, юность, конечно, никогда не сотрутся из памяти, а вот здешние особенности производства ему незнакомы. Когда развалился Союз, он окончил школу. Семью поманило на этническую родину. Пенсионеров германское государство обеспечивало жильем, социальным пособием. Молодым тоже представлялась перспектива найти свое место. Поселили их в небольшом городке невдалеке от Мюнхена. Проданную в Рубцовске квартиру, российскую пенсию и часть социалки родители пустили на образование сына. Год он осваивал немецкий язык. Потом была учеба в университете.

Однако с работой у Пауля складывалось не все удачно. Восточные немцы были второсортными в объединившейся стране, а к выходцам из Советского Союза дискриминация оскорбительнее: «kasadeutscne» (казахский немец, будь даже из Москвы). Его стремление устроиться в концерны, холдинги, корпорации, выпускающие автомобили, не увенчалось успехом.

Первым местом работы стал завод автозапчастей. Приняли учеником-сборщиком воздушных фильтров. Уже через месяц Пауль подал рацпредложение. Оно дало экономический эффект. Ученичество закончилось досрочно. На образованного рабочего обратили внимание, и молодой инженер не подвел. К концу года работы назначили мастером, а еще через три дорос до заместителя начальника цеха. Небезуспешный старт наполнил молодые силы жаждой покорить подиум собственного возвышения и материального блага. Достичь цели можно было только самосовершенствованием. Он заочно окончил факультеты имиджмейкеров и супервайзеров. Но далее на заводе Пауль не поднялся (и без него хватало продвинутых бюргеров). Карьерист подобно модели, пробующейся на кастингах, заполнял анкеты, отсылал резюме, участвовал в конкурсах. Наконец фортуна скромно улыбнулась ему: он выиграл вакансию заместителя исполнительного директора в небольшой компании, выпускающей агрооборудование. Неуемному же эмигранту хотелось большего, чего в дальнейшем (за чертой неперспективного возраста) вряд ли можно было добиться.

«Сельхозтрастконсалтгрупп», приглашавший креативного директора, Астанберг нашел по Интернету. На собеседование с председателем Совета акционеров он приезжал в Москву, где у фирмы находилось представительство. Из беседы с хозяином топ-менеджер понял: у дебета с кредитом большие проблемы, и ему предстояло сделать производство прибыльным. Пауль верил, что (с его немецкой школой) поставит консалтинг на ноги. Биться было ради чего. Обещанная зарплата раза в три, а то и в четыре превышала жалование среднего европейца. Представлялась меблированная квартира. Жену с трехлетней дочерью он взять пока не рискнул, решил вначале осмотреться.

Переселившись, Астанберги усиленно осваивали этнический язык (и теряли прежний). В время учебы в университете Пауля  русские слова вообще  не  слышались.  После  его  женитьбы  на  Герте,  ранее жившей в ГДР, новая семья общалась только по-немецки.

Готовясь к отъезду, он засел за российскую литературу: восстанавливал подзабытую речь. Читал дореволюционных и современных авторов. Выписывал пословицы, поговорки, познавал сленг, жаргон… Не терял и сейчас в дороге времени зря: читал деловую прессу.

К вечеру поезд поплелся, кланяясь каждому столбу. По вагону сновали коммерсанты со всячиной. Отложив газеты, Пауль купил книжку с народными сказками. Снова, как в детстве, поразился причудам русской изворотливости:

«Голь на выдумку хитра… Все не как у остального мира…».

2

       Около семи часов утра поезд замедлил ход. Город представлял собой районный центр. Как и во всех других, в нем настроены особняки. Паулю тоже хотелось жить в своем коттедже – только в Германии. Он и приехал с тем, чтобы заработать деньги.

Супервайзер вышел из вагона с двумя огромными чемоданами и с сумкой на плече. Снега здесь оказалось больше, чем ранее в пути. Морозец. В норковой шапке и длинном пальто он чувствовал себя вполне комфортно. На вокзале его встретил водитель служебной машины.

«Не “Мерседес” и даже не “Фольксваген”, – осмотрел он попадавшую не в одну переделку «Волгу», – вряд ли в ней стоит фотографироваться…». Запечатлеть себя презентабельно для него было, в общем-то, делом косвенным, больше для утехи предков, жаждущих в снимках увидеть не только сына, но и былую Родину, уловить ее реформенные изменения. Ему же не терпелось оценить размах здешнего производства.

– Из трех заводов консалтинга хотя бы мимо одного проедем? – спросил Астанберг.

– Он один, только на трех территориях, – пояснил водитель, – и этой консалт-чепухой никто не зовет… просто завод…

– Uderraschung! – вырвалось из уст шокированного немца.

Двухэтажное здание под шиферной крышей никак не тянуло на офис трастовой компании. («Gut! Gut!» не пахло. Количество мысленных фотографий уменьшалось). На первом этаже лоском отличались только центральный вход и ЦУП. Табличку последнего Пауль самостоятельно не смог расшифровать. Знал, что у космонавтов это Центр управления полетами. Изучая структурные подразделения российских промышленных объектов, он выучил их, казалось, досконально. Но Центр управления производством ни в одном справочнике не встретился. Подумал: «Название “Центральная диспетчерская служба” было бы уместнее…».

На втором этаже полы были паркетные, стены обшиты светлым пластиком, двери, окна – импортные. И, как в насмешку евроремонту, побеленный известкой потолок.

Кабинет главы консалтинга тоже как бы соответствовал фирменному стандарту: офисная мебель, компьютер с жидкокристаллическим монитором, телефонные аппараты с пультами управления. …и размером на треть окна допотопный кондиционер.

Хозяин предприятия Ухватов, коротко подстриженный мужчина в двубортном костюме, колкими глазами осмотрел собравшихся руководителей. Подглядывая в блокнот, представил креативного директора. Было видно, что подобное название должности и его заграничных специализаций для заводских управленцев были неизвестными, однако никто не уточнил, что сие означает, дабы не выказать собственной непросвещенности.

Пауль, со свойственной его национальности лаконичностью, рассказал о своем сибирском прошлом, о становлении как специалиста в ФРГ, о семейном положении.

Отпущенную женским голосом еле слышную реплику он уловил словно удар под дых:

– Казадойч!

Если в Германии это слово унижало, дискриминировало, то здесь, в России, у него появилась кличка.

Ухватов (он же и председатель Совета акционеров) попросил Астанберга изложить свой стиль

руководства.

– Дисциплина. Пунктуальность. Исключение брака. Проведение мониторингов, аудитов во всех производствах. Недельные отчеты руководители делают по графикам с растущими или падающими линиями трейда и тренда…

Последнее вызвало бурный шепот.

– Трынди-брынди мы заниматься не будем! – осек председатель. Поставив в блокноте вопросительный знак, собственник покинул совещание.

Рыжий мужчина – громила видом – и стройная женщина  с  распущенными  волосами  направились к выходу из кабинета.

– Господа, я никого не отпускал! – поднялся креативный директор.

Верзила объяснил: хотя и является его замом по режиму, но подчиняется исключительно хозяину. Такой же статус оказался и у финансового директора.

К концу совещания Пауль из всех сложностей усвоил главную для себя проблему. За прошлый год хозяин поменял пять директоров, которые назывались и генеральными, и исполнительными, и антикризисными.

– О какой тут можно говорить стабильности, – пожаловался директор по производству, – коль и остальные руководители меняются как перчатки.

– Uderraschung! – съежился в кресле Астанберг.

3

       После обеда Ухватов, креативный и другие директора совершили обход главной территории. В литейном производстве половина печей простаивала. Их допотопность вызывала у Пауля уныние. Литформы производили впечатление самопала, разбросаны где попало. Управляющий производством жаловался на нехватку литейщиков.

В заготовительно-штамповочном цехе кривошипные и гидравлические пресса тоже устарели, на многих таблички: «Не исправен». Несколько подняли дух Астанбергу немецкие многопозиционные пресса-автоматы, все они находились в ухоженном состоянии. Пауль даже высмотрел место для позирования перед фотокамерой. К сожалению, настроение было испорчено поломанными штампами, и самые огромные агрегаты не работали. Опять не хватало операторов-прессовщиков, наладчиков.

– На всех маршрутах в селах расклеили объявления… – доложил зам директора по кадрам.

– Мне нужны не чабаны и доярки, – перебил его начальник цеха, – а подготовленные специалисты.

– Будет нормальная зарплата – наберем городских, – ответил кадровик.

– Зарплата у нас почти такая же, как на других предприятиях, – сказала финансовый директор.

– У других платят тринадцатую, и белая не настолько меньше черной… – возразил начальник цеха.

– Еще раз всем объясняю: деньги сами с неба не падают, их надо заработать! – бросив на подчиненных колкий взгляд, высказал повышенным тоном хозяин. (Подобная формулировка была удобной отговоркой почти всех российских собственников и попробуй возрази против кажущейся истины…).

Внутренне не соглашаясь с этим, Астанберг знал, чтобы люди работали – им надо платить! (Но с собственниками не спорят нигде в мире). Он отвел в сторонку своего помощника, тихо попросил объяснить насчет зарплат.

– Белая – официальная, с нее берутся налоги, начисляется пенсия, – негромко объяснил клерк. – Черная – основная, выплачивается через месяц, а то и намного позже, нигде кроме завода не показывается.

– Насколько я понял «Сельхозтрастконсалтгрупп» работает по недельным планам?

– Как на Западе, – подтвердил помощник, – а зарплату получаем по-российски.

– Uderraschung! – в который раз произнес с удивлением Астанберг.

Перед входом в цех пластмассовых изделий свита остановилась. От дневного потепления снег обильно таял. С крыши лило ручьями, свисали огромные сосульки.

– Мы уже делали козырек, – оправдался зам по  строительству,  –  недавно  ураган сорвал…

– Уже две недели прошло, – уточнил начальник цеха.

С натянутой на голове фуфайкой из цеховых ворот высунулся рабочий. Увидев  руководство, юркнул назад. Заорал:

– Ухват ведет Казадойча!

В квартиру топ-менеджер явился удрученным. Переживал, что предложенные им графики председатель отверг не весьма корректно. Оскорбляло полуиностранца прозвище. Хотя кличка уже не явилась для него сюрпризом, но так открыто и скоро услышать ее не ожидал. Принимая ванну, Пауль попытался взять себя в руки:

«Здесь все обзывают… на штамповке пресса зовут: “слон”, “верблюд” – из-за габаритов. Или по дефектам: “обжора”, “сопливый”… Да и сам хозяин имеет погоняло…».

О частой смене руководителей он думать не хотел, вернее, пугал в блокноте собственника вопросительный знак.

На другой день Астанберг с Ухватовым и прежней свитой посетили остальные так называемые заводы консалтинга. В действительности они представляли собой обычные производства. Одно из них – сборочное. На улице вокруг него скучены и занесены снегом плуги, сеялки, культиваторы…

– Поржавеют – снова придется перекрашивать, – пожаловался директор сборки, – никак цеха не укомплектуют запчастями. Снабжение держит за хвост: ни ступиц, ни резины на колеса…

Креативный босс еле успевал фиксировать в толстой тетради высказываемые проблемы. За полтора дня она оказалась исписанной до половины. В обоих сборочных цехах рабочие простаивали из-за отсутствия комплектации, резались в домино. При переходе из одного участка в другой в свиту чуть не въехала электрокара с лежащим на поддоне рабочим.

– Нажрался, сволочь, – принялась объяснять нетрезвая карщица, – хотела затолкать в изолятор брака…

– Uderraschung! – поразился Астанберг.

На последней территории находились мастерские ремонтных служб и склад готовой продукции, где велась загрузка агрооборудования в автомобильный трал, чтобы затем перевезти на товарную станцию.

– Без второй машины не справиться… – пожаловалась завскладом – женщина в полушубке и в валенках. – Грузчиков не хватает, цеховики вместо пяти человек выделили только двух… Сборка сдать сегодня культиватор не обещает… Зачем было заказывать вагон, чтобы штраф за простой заплатить…

«Хоть в чем-то не было б проблем… – упало настроение у имиджмейкера. – Куда ни глянь – все не по-западному: слаботехнологично, неорганизованно, запущено…

В рабочей тетради он сделал особую пометку: «Согласно российской традиции после работы надо зайти в бакалею!».

«Русская водка» зажгла в холодных глазах Пауля храбрость: «Если завтра не согну прут, то бревно потом тем более… Начну утром с дисциплины. Пусть хоть один человек в 8 часов окажется без дела!..»

4

      В присутствии директора по производству, своего помощника и начальника ЦУПа Астанберг вошел в заготовительно-штамповочный цех. Звонок прозвенел вовремя. Однако около прессов никто не появился.

Резко повернув лысую голову с оттопыренными ушами к сопровождающим, топ-менеджер строго спросил:

– Почему люди не приступили к работе, господа?!

– Как всегда, транспортники не успели с привозом народа, – без особых эмоций ответил директор по производству.

Начальник штамповки пояснил:

– Половина рабочих ждут в бытовках воздух… когда доставят компрессорщика…

Вызванный по громкой связи начальник гаража зачастил:

– У  нас  более  десяти  маршрутов.  Исправных  и  укомплектованных  водителями  автобусов

только шесть. Сначала привозим людей из дальних сел, а затем доставляем ближних…

– Этот тоже поломан? – указал Астанберг на занесенный снегом «Икарус» около поста охраны.

– Исправен. Без шофера.

– В конце концов, возьмите моего водителя, – предложил креативный, – пока похожу на работу пешком…

– Проблема не в кадрах, – объяснил транспортник, – просто без вторых рейсов у шоферов упадет зарплата, и они разбегутся…

– Uderraschung!

Пауль несколько раз намеревался пообщаться с семьей, родителями и каждый раз откладывал. Ничего радостного здесь не испытывал. Жалел, что принял предложение председателя Совета акционеров, не ознакомившись с производством. Все боялся, что потом возраст не даст продвинуться. Прежняя трудовая деятельность вспоминалась ему с ностальгией. Там, в Германии, работалось с чувством собственного достоинства, легко, с удовольствием. Все отлажено, расписано: выработался, к примеру, моторесурс у кран-балки – проводят регламентные работы, а не ждут, как здесь, когда поломается или, хуже того, проносится рельса и балка сорвется, угробит другое оборудование, покалечит людей. Там около каждого станка прибрано, идеальная чистота – капли мазута на полу не увидишь, самую малозаметную выбоину в асфальте дворник тут же устранит…

В его голове вертелась какая-то сказка, знакомая еще с детства, но в сознании она не проявлялась: издевалась, не давала покоя.

Разговаривая по телефону с родителями и передавая письмо по Интернету семье, Пауль мало упоминал о производственных делах. Сообщил, что живет в трехкомнатной квартире невдалеке от офиса. Далее рассказал про погоду. И заканчивая, налег на чувства к родным. Тосковал:

«Там меня любили, поддерживали, утешали. Там все размеренно, основательно… Взять и уехать. Не внял пословице “Семь раз отмерь и один раз отрежь”… Вот оно тебе gut! gut!»

5

       Ухватов не пробыл на заводе и недели, снова укатил в Москву. Руководя предприятием самостоятельно, Астанберг уже не хватался, как утопающий, за соломинку, плыл (пока по течению), но уже на более прочном плоту в надежде, что не все еще потеряно, не все испробовано. Ему казалось, что теперь он свободен. Самый момент действовать решительно. Он исследовал главную территорию. Выявил заброшенный огромный ангар, где когда-то хотели выпускать цистерны. Пустовала половина площадей и в строительном цехе. Только на четверть использовалось двухэтажное здание столовой…

Омрачающее Пауля разочарование постепенно развеялось. Он с нетерпением ждал окончания рабочего дня и с благоговением окунался в набрасываемый им план реконструкции производства. Идеи, расчеты, чертежи вселяли уверенность в себе: «Все должно быть gut! gut!» Как креативный директор он видел смоделированное производство в единственно нужной форме, и как супервайзер надеялся добиться подчинения себе всех менеджеров, умело координируя их деятельность, и как имиджмейкер представлял предприятие широко известным брендом. Он находил очередные резервы, планировал приобретение современных автоматизированных линий. Топ-менеджер мечтательно ходил по квартире. В памяти всплывали пословицы: «Лиха беда начало», «Большому кораблю большое плаванье!»… Немец вообразил очередной приезд на завод хозяина, как тот оценит подробно расписанную реорганизацию и зачеркнет в своем блокноте зловещий вопросительный знак, взамен поставит огромный плюс. Впервые Пауль обнадежил жену с дочерью о возможно скором их приезде к нему, а родителям пообещал послать заветные фотографии.

Креативный назначил у себя в кабинете встречу с финансовым директором.

– Чтобы избавиться от убыточности, без уменьшения ИТР нам не обойтись… – начал Астанберг, пододвигая женщине расчеты с чертежами. – Целыми отделами можно сокращать. На днях наблюдал за постами службы безопасности: у них там не контролеры, а публичные девицы; одно с шоферами обнимаются. Спрашиваю: сколько чего загружено в машины? – бегут узнавать у кладовщиц… А зачем нужны промежуточные ЦУПовские склады? Разве цеха не могут друг другу отправлять комплектацию?.. И сборка без экспедиторов вывезет продукцию, – чувствуя себя подобно атлету, подхваченному вторым дыханием, запальчиво доказывал Пауль. В его глазах светился азарт, тщательно выбритые щеки горели румянцем. – Если построить еще один корпус и перевести все производство на главную территорию, на одних только транспортных расходах можно ежемесячно экономить по полмиллиона рублей. Уменьшилось бы число охранников, вахтеров, сторожевых собак…

Вот где зарыта рентабельность!..

– Вопрос прибыльности председатель ставил и мне, – ответила финансовый директор. – Сокращение он приветствует. Да попробуй сократи, коль департаменты, отделы возглавляют родственники, кумы-сваты Ухватова. ЦУПовские склады тоже он ввел, чтобы труднее сговориться о воровстве цеховикам и кладовщикам склада готовой продукции, для этого же приставлены экспедиторы, контролеры.

Что касается размещения производства на одной площадке – экономия средств бесспорна. Но тогда не будет Сельхозтрастконсалт групп – будет в глаза бросаться небольшой заводик. А хозяин, когда привозит «новых русских» и прочих «крутачей», объезжая с ними территории, показывает себя солидняком…

Астанберг, только что испытывающий вдохновение, весь обмяк. Глаза будто покрылись льдом – непрочным, рыхлым. Минутами назад радужно сияющее лицо поблекло вместе с оттопыренными ушами. (Фотографий на фоне преуспевающего производства не предвиделось. «Swash! Kaput!»).

– Сплошная безвыходность…

Оставаясь невозмутимой, финансистка подкрасила помадой губы, закинула распущенные волосы за плечи. Пояснила:

– Работаем чисто по российской схеме. Задерживаем основную теневую зарплату на 2-3 месяца и получаем бесплатный кредит от самих себя. Потом берем заем в банке и расплачиваемся с рабочими…

– Коль все уже изобретено, зачем было приглашать топ-менеджера? – удивился Пауль.

– В России любят надеяться на чудо, на «а вдруг»…

– Тогда надо было звать Емеля, Иванка дурак, – от  осознания  нелепости  своей  роли креативный директор потерял правильную русскую речь. – Uderraschung!

6

       Весь вечер Астанберга мучила не приходящая на память сказка. Он неоднократно просматривал детскую книжку, купленную в дороге. Причуда настолько близко оживала в памяти и опять срывалась куда-то на задворки. Непременно хотелось, чтобы сейчас кто-то подсказал…

И в дверь квартиры позвонили. Пауль посмотрел в глазок. Толстомордый детина показывал какое-то удостоверение. Рассчитывая, что консьержка кого попало в подъезд не пустит, он приоткрыл дверь. Увидел еще двух бритоголовых молодцев в джинсовой одежде. На рукавах у всех нашивки, изображающие кол.

– Агентство «Стимул»! – представился мордастый.

Все трое вошли в прихожую. Не спрашивая разрешения, сняли куртки.

– Пантокрин! – подал жильцу руку здоровяк и кивнул на остальных. – Местные умельцы – мастера на все руки: и удава подстригут, и с блохи жир вытопят…

Пришедшие пригласили хозяина в гостиную. Лидеру троицы попалась на глаза книжка на столе. Он повертел ее в руках.

– Прежде чем срываться с насиженного места, надо было прочитать иную сказку – про старуху с разбитым корытом…

«Uderraschung!» – поразился топ-менеджер чудом явления подсказчика и сутью своей роковой ошибки.

Гости достали из кейса бутылку коньяку, порезанную буженину, сыр…

– Вы уже знаете, господин Астанберг, что здесь существуют как установленные, так и неофициальные отношения. Как и Сельхозтрастконсалт групп имеет акционеров, и теневого хозяина, который не может светиться учредителем, потому как является госчиновником. Так и наш город имеет малозначимое административное управление и криминальное конкретное, – наполняя рюмки спиртным, объяснил Пантокрин. – Ваши покорные слуги и есть неофициальная реальная власть. Мы подбираем кандидатов на мэра, спикера райдумы, ставим начальника милиции, прокурора… Помогли Ухвату прибрать к рукам завод, протолкнули его в Госдуму…

Астанберг прикинул: «Если они даже наполовину блефуют, то оставшееся вполне реально… Не сидят же в тюрьме…». Спросил:

– Ну а с чем связан ваш визит ко мне?

– Дело в том, что супервайзеры, имиджмейкеры и прочие топ-менеджеры у нас числятся тоже предпринимателями. Вы сюда приехали делать деньги, – сказал Пантокрин. – Основная зарплата у вас черная, необлагаемая налогом. Так вот с нее третью часть вы будете башлять нам в общак…

– Помилуйте, господа, – подскочил Пауль, – у меня испытательный срок, буду получать только половину…

– Тогда отстегивайте 50% от временного заработка. Этим самым мы стимулируем вас быстрее утвердиться…

– Мой приезд сюда есть большой ошибка, я не в силе из меди делать серебро,– снова потерял правильную русскую речь Астанберг. – Мне и месяц не продержаться… я не могу знать, хватит ли, что заплатит хозяин, уехать назад…

– По такому поводу надо сфотографироваться – на память о вашей здесь деятельности… – предложил толстомордый.

Двое бандитов, надев на головы черные маски, взяли под руки Пауля, выставляя напоказ нашивки с колами. Встроенной камерой в мобильный телефон квартиросъемщика, Пантокрин запечатлел немца «в медвежьих» объятиях:

– Чтобы соскок был удачным, на посошок нужно сделать лишь один внос. Свяжитесь по Интернету с родственниками в Германии, пусть пришлют 10 тысяч евро нам на счет, а чтобы у них появился стимул – передайте наше совместное фото…

– Э-э-это грабеж… меня, me-e-in frau, kind… – заикаясь, заговорил сразу на двух языках топ-менеджер. – Это есть жестоко…

– Германия живет богато из-за жесткой дисциплины, – аргументировал Пантокрин, – если мы будем мягкотелыми, то станем травоядными…

– Uderraschung! – схватился за сердце Астанберг.

– Все будет gut! gut! – похлопал его по-свойски один из умельцев, оказавшийся по совместительству и целителем. – Освободишься от должка – и auf Wiedersehen! Прочтешь эту самую сказку – вместо валидола, – показал он в книге на рисунок с разбитым корытом, –  успокоит, отрезвит…

Покидая постояльца со своими подручными, мордастый предупредил:

– Чтобы не дал деру без отходняка, ключ от квартиры сдавай на вахту, господин казадойч!

7

       Морозные дни в начале февраля парализовали производство. Креативный директор во вторник утром пригласил руководство на совещание. Когда все собрались, зазвонил телефон.

– Господин Астанберг, кто вам дал право срывать поставку сеялок в южный регион?! Там на носу сев… – отчитывая, Ухватов потребовал доложить ситуацию.

– Второй день минус 30. Производство стоит, – начал нескладно оправдываться глава консалтинга. – Гараж не имел ни одного теплого бокса. Первая грузовая машина заводится к половине дня. Комплектация, продукция возится очень плохо. Чтобы не остудить двигатели, автобусы газуют сутки. Бензин, солярку на заправке съели…

У нас есть форс-мажор!

– Мы в Госдуме такого закона не принимали… – отверг объяснение хозяин. – Это есть форс-мажор вашей пригодности!

– Uderraschung! – обхватил топ-менеджер обеими руками отполированный череп.

– А как это переводится, что он все шпрэхает? – спросил шепотом у рядом сидящих один из начальников цехов.

Женщина, с чьего злого языка Астанберг получил кличку, ответила:

– Это называется: приехал за пирогом с золотым хвостом, а ему уши обрезали.

Uderraschung – как неожиданность, удивление, более точно – сюрприз. Gut – хорошо. Swash! Kaput! – Плохо! Конец!(крушение). me-e-in frau, kind… – мо-е-й жены, ребенка. auf Wiedersehen – до свидания.

Дополнительная информация

• ISBN: 978-5-9901584-3-6
• ББК: 84 (2Рос = Рус) 6 – 44 С18
• Название: Ядовитая проза
• Редакторы: Н. Свириденко
• Корректоры: Н. Свириденко

Все книги

• ← Тропа дьявола
• Love@mail.ru →